Вернувшись, Кирилл привлек ее к себе.

– Послушай меня, Тонечка… Мы должны с ними справиться. Ты сказала, что Гера тебе вроде сочувствует, но тем не менее сделает так, как велит Писатель. Верно?

– Да. Может, он потом об этом и пожалеет, – но потом. Когда будет поздно…

– Значит, Гера нам враг. Он и его собака. Писатель не совсем слабак, но все-таки наименьшая угроза. Поэтому начинать надо с садовника: нейтрализовать одновременно и его, и собаку. Но мне нужна твоя помощь…

– Говори тише, – попросила Тоня, – вдруг нас подслушивают!

Ей не пришла в голову мысль о камерах в комнате, но их могли подслушивать за дверью. Зато Кирилл при этих словах вдруг встрепенулся и обвел глазами комнату. Ничего не увидел, разумеется, – как ничего не мог увидеть и в квартире Писателя, в которой прожил больше полугода. Если бы Тоня не рассказала ему о предположениях детектива, Кирилл бы сам никогда не догадался. Но сейчас он насторожился и зашептал Тоне в ухо.

– Нас могут не только подслушивать, но и видеть через камеру, как в квартире в Москве. Давай сделаем вид, что обнимаемся. Я расскажу тебе кое-что.

…Они опять миловались!!! Это невыносимо, это отвратительно – так могут поступать только умственно недоразвитые люди!!! Ведь он им сказал, что они сегодня умрут!

Нет, они просто не слишком поверили, вот в чем дело! Они надеются, что он их все еще пугает!

Ну, ничего, придется им поверить… Писатель посмотрел на часы. Эти хреновы сатанисты по ночам бодрствовали со своими идиотскими ритуалами и прочей ахинеей, а потом по полдня дрыхли. Но скоро они явятся. И тогда мы посмотрим, как эти двое будут миловаться! Смерть – сильнее жизни. Сильнее влечений молодого, здорового тела. И всю их «любовь» как рукой снимет. Как болячку вылечит. Струп отпадет, и останется только животный страх. И ненависть друг к другу. Потому что такова истинная природа людей!

– …Я посмотрел диспозицию, – шептал Кирилл. – Питти сидит на перекрестке коридоров: центрального и того, что ведет в кухню и на веранду. Сидит и не двигается, как статуя. Только проводил меня глазами туда и обратно. Гера на кухне – устроился на табуретке так, чтобы видеть Питти и часть коридора. То есть, как только мы приблизимся к собаке, то обязательно попадем в зону его вИдения. Поэтому надо действовать очень быстро и одновременно! И вот что я придумал: если ты сумеешь накинуть на Питти одеяло, навалиться на него и быстро замотать, – то я в это время нападу на Геру. У нас в институте были занятия по сценическим «боям». Они, конечно, поверхностные, но все же несколько приемов я усвоил. А Гера вряд ли ими владеет, он мужик деревенский. И, хоть он и сильнее меня, у нас все-таки есть шанс справиться! Я ему какую-нибудь подсечку сделаю, а потом табуретом прибью…

– Гера успеет раньше дать команду Питти, как только увидит меня с одеялом, – прошептала Тоня.

– Нет, я знаю, как сделать. Я пойду первым и сверну в коридор, ведущий к кухне. Таким образом я заслоню тебя от Геры, а ты за моей спиной быстро набросишь одеяло на Питти. Замотай его и завяжи. Как ты думаешь, сумеешь?

– А где Писатель?

– Скорей всего, в своем кабинете: я его не видел. Пока он прочухается, мы уже управимся. Если он выйдет, мы его вдвоем затолкаем в кабинет и закроем там на ключ. Даже руки марать не придется!

– Я постараюсь… Только бы они не оказались все вместе! Понятно, что Писатель не будет стоять и смотреть, как ты дерешься с Герой или я пытаюсь справиться с собакой. В прошлый раз он тебя оглушил доской, – и в этот раз вмешается!

– Давай надеяться на лучшее, Тонечка.

Тоня поцеловала его в ответ.

– Мне тоже надо в туалет. Заодно проверю, ничего ли не изменилось в «диспозиции»!

– Я буду ждать тебя прямо у двери, с одеялом. Если Писатель может видеть нашу комнату, – надо, чтобы он не успел сообразить, что происходит… Иди, моя маленькая. Мы должны прорваться, слышишь?

…Когда она возвращалась в комнату, когда уже взялась за ручку двери, – ее накрыло чем-то темным и пыльным. И через несколько секунд Тоня была замотана и увязана в одеяло, – точно так, как она собиралась сделать с Питти.

Она слышала, как Гера тихо скомандовал питбулю «сидеть», а Писатель велел Кириллу выйти из комнаты.

– Понесешь Тоню, – с издевкой проговорил Писатель. – Так нам не придется ждать от тебя сюрпризов.

…Тоню развязали только в подвале. Кирилл находился рядом, на знакомом матрасе, только с него исчезли подушки. После того как Гера, по распоряжению Писателя, стянул с них обоих обрывки простыни, их оставили в подвале одних.

Тоня огляделась. Садомазохистский интерьер исчез. Ни плеток, ни цепей. Пустой обычный подвал…

Но почему-то стало еще более страшно. Не сказав друг другу ни слова, они обнялись, укутавшись в одеяло, и замерли. Подвал дышал смертью.

Им не дали ни еды, ни воды. Через пару часов жажда и голод начали всерьез донимать. Тоня стучала в дверь, просила пить, но ей в ответ не раздалось ни звука. К тому же в подвале было холодно. Одеяло не согревало, и, как крепко ни обнимал Кирилл Тоню, она не переставала дрожать.

Когда высокие подвальные окошки налились серо-голубым сумеречным светом, дверь в подвал вдруг отворилась, и по лестнице потекла черной струей странная процессия. Восемь человек в длинных черных балахонах с капюшонами, закрывавшими пол-лица, принялись суетиться в сумерках подвала, раскладывая у одной из стен какие-то непонятные вещи – куски ткани, книги, свитки, – и изредка косясь на Тоню и Кирилла. Не столько глазами, сколько капюшонами.

– Кто это??? – тихо спросила Тоня.

– Какие-то сектанты…

Черные люди принялись меж тем чертить странные знаки на стенах и на полу и зажигать свечи, двигаясь словно в танце, медленно и размеренно. Все это длилось неимоверно долго, в полной тишине, и подвал постепенно наливался дрожащим светом. Когда «танец со свечами» был окончен, на полу огненным контуром оказались вычерчены знаки, а от большого прямоугольника, нарисованного в центре подвала, выстроилось что-то вроде лучей.

У Тони зарябило в глазах от метания огней. От голода тошнило, жажда давно иссушила рот, голова кружилась. Она незаметно погрузилась то ли в обморок, то ли в сон. Кирилл опустил ее на матрас и прилег рядом, накрыв их обоих одеялом. Из-за свечей в подвале стало теплее, но это уже не имело никакого значения. Он понял, что их ждет.

…Писатель сделал крупный план на его лицо. Ах, как замечательно! Какая гамма! Какой ужас, какая смертная тоска! Жалко, что Антония глазки закрыла… Ну, ничего, наступит момент – заставим открыть!

Его руки метались по клавиатуре. Он сочинял, он творил, он жил, словно от экрана некий ток проходил через него и шел прямо в пальцы, стучавшие по клавишам. Слова лились сами, он едва успевал их записывать. Финал его романа, который до сих пор никак ему не удавался, принимал очертания, подвластные ему. Он снова был БОГОМ!