Монахи, как известно, бывают разные. Есть те, кто строго исполняет все предписания монашества, а есть и те, кто ими откровенно пренебрегает. Но Лютер не считал эту разницу принципиальной и осыпал самыми страшными проклятиями и тех и других, видя в монашестве своего заклятого врага. Вторых он осуждал за несоблюдение принятых обетов, первых — за то, что эти обеты несовместимы с верой. Не имеет никакого значения, верен монах своим обетам или нет, — он виноват уже тем, что взял их на себя. Пытаясь достучаться до сердец своих слушателей, Лютер в равной мере нападал и на «хороших», и на «плохих» монахов. То он называет монахов «откормленными свиньями», «заплывшими жиром ослами, нацепившими на свои свиные головы красные и коричневые шапки» (отметим, что все паписты без исключения отождествлялись у него со «свиньями и ослами»). То он представляет их какими-то одержимыми, добровольно подвергающими себя самым страшным мукам: «Они истязают себя молитвами, постами, пением, бдениями, самобичеванием, чтением, бессонными ночами на жестком ложе. Остерегайся делать, как они, ибо все это есть великий смертный грех!» «Суровая монастырская жизнь вся состоит из постов, праздничных служб, ночевок на жестком ложе, молчания, ношения грубой одежды, бритья головы, затворничества и отказа от брака. И ничего из этого не заповедовал нам Господь!»

Впрочем, однажды эта словесная акробатика, основанная на контрасте между «плохими» и «хорошими» монахами, привела к результату, весьма неожиданному для полемиста Лютера. Некий францисканец по имени Эберлин де Гюнзбург, наслушавшись Лютера, бросил свой монастырь, присоединился к сторонникам нового учения и публично назвал основателя ордена Франциска Ассизского опасным безумцем и лгуном. Всей душой стремясь помочь своему новому вероучителю в его борьбе против монашества, он в 1523 году опубликовал книжонку, в которой намеревался разоблачить своих вчерашних собратьев по вере, францисканцев строгого устава. Однако по иронии судьбы его книга прозвучала настоящим гимном им во славу.

Каждой своей строчкой это сочинение последовательно, пункт за пунктом, опровергало стройный обвинительный приговор, вынесенный монашеству виттенбергским прокурором. «Все эти дерьмовые паршивцы (напомним, что речь идет о монахах. — И. Г.), — заявлял Лютер, — только делают вид, что лишают себя пищи и питья; на самом же деле они с утра до вечера только и делают, что набивают себе брюхо самыми изысканными яствами». А вот что пишет Эберлин: «Они часто постятся и сделали воздержание своим постоянным правилом». Те, кто проповедует целомудрие, уверял Лютер, сами его не соблюдают, и все вокруг них «запачкано скверной». Теперь послушаем Эберлина: «Они хранят целомудрие в словах, в поступках, в самом образе жизни, и среди них едва найдется один на сотню, кто не таков» (по всей видимости, сам автор и оказался этим «сотым»), Лютер обвинял монахов в ханжестве и лицемерии: «Они хотят заставить нас восхищаться собой, ждут, чтобы мы с благоговением ахали, глядя на них: о, святость!» Эберлин свидетельствует: «Они совсем не думают о почестях... В жизни они следуют тем правилам, которым учат других». Лютер утверждал, что благодаря своим обетам они ставят себя выше окружающих. Эберлин признается: «Толпа относится к ним как к существам низшего сорта». Лютер настаивал, что все монахи алчны, корыстолюбивы, что они едят чужой хлеб и «жиреют за счет других». Эберлин констатирует: «У них нет никакого имущества, они не ищут земных богатств и никогда ничего не требуют у простых людей, радуясь добровольным пожертвованиям». Лютер уверял, что они невежественны и не знают Библии. Эберлин говорит: «Они не стремятся к высоким званиям, хотя преуспели в науках и превосходно разбираются в Священном Писании». Лютер: «Они вступают в монастырь, лишь бы не работать, и не исполняют заповедей Господних». Эберлин: «Они трудятся, стараясь отвратить людей от порока, учат их страху перед преисподней и стремлению к Царствию Небесному».

Сам того не желая, Эберлин, этот вероотступник, не утративший искренности, набросал нам портрет монашеской добродетели. Пусть он считал ее тщетной и противоречащей основам вероучения, тем не менее его рассказ остается неоспоримым свидетельством того, что эта добродетельная жизнь действительно существовала; ведь он сам в течение долгого времени наблюдал ее изнутри и участвовал в ней. Странно другое. Почему единственный весомый аргумент в споре против Лютера оказался делом рук противника Церкви? Неужели во всей Германии, богатой блестящими умами, искренне набожными душами, убежденными в своей правоте священниками, не нашлось ни одного талантливого полемиста и бесстрашного заступника Церкви (если не считать нескольких честных богословов, выступивших в защиту своего учения с научных, теологических, позиций), который сумел бы вступить в схватку с врагом на его территории? И ведь такой воитель имел бы все шансы на красивую победу!

Да, мы знаем, что в самом начале разгоравшейся битвы против Лютера выступил монах-францисканец Томас Мюрнер, в темпераментных сочинениях которого успешно сочетались сила убеждения и легкий слог. Увы, его горячие речи не получили широкого распространения. Неужели в Германии совсем не оставалось верных католичеству издателей, которые взяли бы на себя труд сделать эти труды достоянием общественности? Сам же брат Томас ничего не предпринимал для саморекламы: талантливый проповедник, он не владел даром пропагандиста.

Впрочем, еще один выпад против Лютера все-таки имел место, и совершил его бывший наставник и духовный учитель реформатора Иоганн фон Штаупиц. Правда, выпад этот носил слишком частный и почти стыдливый характер. Вместо того чтобы публично выступить против своего ученика, Штаупиц всего лишь написал ему личное письмо, полное робких упреков. «Прости меня, — смиренно говорил он, — если я не понимаю всего, к чему ты призываешь. Но что же сделало монашескую рясу, которую многие носят с искренней верой во Христа, столь омерзительной в твоих глазах? Увы, не приходится отрицать, что злоупотребления слишком часто омрачают любые человеческие деяния... Но стоит ли под предлогом случайного и единичного зла осуждать институт как таковой? Ты и твои Последователи готовы скопом отбросить как негодные все обеты без исключения, хотя, если разобраться, вашего осуждения заслуживают, быть может, лишь редкие единицы, а может быть, всего-навсего один-единственный человек!» Единственный человек! Все тот же «один на сотню», все та же заблудшая овца, безнадежно отбившаяся от стада... Правда, на сей раз овца обернулась волком.

Лютер поспешил объявить монахам, что им пора сделать выбор: или верность обетам, или верность Христу. Но как же быть с теми, кто не желает к нему прислушиваться? Против таких нужен новый крестовый поход! Поскольку монашество так или иначе должно исчезнуть, не имеет значения, как именно оно исчезнет, добровольно или под угрозой силы. Еще в 1521 году он призывал к разгрому культовых сооружений: «Как было бы славно снести все церкви, сломать все алтари, чтобы возвести один-единственный алтарь!» О том же самом мечтали и рыцари, не зря одновременно с Лютером писал и Зиккинген: «Если не разрушить все эти бесполезные здания, если не упразднить все монашеские ордена, то нам никогда не удастся вырвать из народного сердца ошибочное представление о вере». Но даже этого Лютеру казалось мало. Свое сочинение о монашеских обетах, написанное в том же году, он начал словами: «Всеми силами души я призываю тот день, когда все монастыри будут уничтожены, сметены и стерты с лица земли!»