— Я нашел доказательства, что Жан-Луи Валерино подделал план!

Габриель Бордери налил себе еще бокал вина, добавил, не спрашивая, Симону и раздраженно заметил:

— Такие доказательства требовались нам десять лет назад!

— Вы не могли не знать, — снова заговорил Симон, — и Жан Реми тоже, что участок был опасным — из-за подземных ходов. Стало быть, план землепользования подделали, а проектное бюро плохо выполнило свою работу. Почему было не подать жалобу, не обратиться с заявлением, не возбудить общественное мнение?

— Все происходило слишком быстро. Ассоциация Святого Антония, которую возглавлял Жан, была на грани банкротства, «Семитим» их топил, а на рассмотрение жалобы ушли бы месяцы. Но главное — когда участок объявили пригодным для застройки, большинство компаньонов Жана бросили его, и первым — шурин.

— Тьерри Дюкурре? Опекун Колена?

— Да, он. Жан Реми твердил, что на этом участке никогда нельзя будет строить, цеплялся за эту версию, чтобы не продавать, не уступать землю «Семитим». Но как только план землепользования обнародовали, с Жаном перестали считаться, все проголосовали за продажу.

— Но владельцем был Жан Реми, не ассоциация, — напомнил Симон, — решал он. И вот тут вытащил из шляпы старого друга Габриеля и его «Евробильд».

— Точно.

Габриель Бордери чокнулся с Симоном.

— Твое здоровье, — сказал Бордери, переходя на «ты». — Проект сразу меня увлек. Это уже было не меценатство, а вложение средств! Как раз такого типа проекты мне и нравились, а тут еще и строить вместе со старым другом. Акулы из «Семитим» собирались возвести многоэтажного бетонного монстра, разгорелся скандал — из-за закона о прибрежной полосе, зато наш проект напрямую вписывался в программу долговременного развития. Не буду заниматься саморекламой, тебе все это без разницы, и ты не обязан мне верить, но тогда мы стали основателями экотуризма. Согласен, худшего названия, чем Сангвинарии, для коттеджного поселка не придумать, но сам по себе проект был хорош.

— И тут несчастный случай…

— Да какой там несчастный случай!

Габриель надолго замолчал, глядел на Средиземное море и белые паруса на гладкой воде.

— За двадцать лет работы у меня на стройках больше никто не погиб, а я ведь строил в гораздо более опасных местах, на куда более ненадежных участках. И там, где не заморачиваются планами землепользования. Несчастный случай? Убийство! Все было подстроено. Подземный ход не сам собой обрушился под краном, были подпилены опоры, Жан потом подтвердил. Он ведь эти ходы наизусть знал.

— И вы поверили?

— Да.

— Вас это устраивало. Облегчало и его, и вашу совесть.

— Считай как хочешь.

Симон не сдавался:

— Участок был опасным, теоретически непригодным для застройки. Вы с Жаном Реми это знали и рисковали по-крупному.

Бордери вздохнул и налил себе еще вина, не предложив Симону.

— Десять лет назад Жан Реми рассуждал так же. Сколько я ни твердил ему, что принял все меры предосторожности, что никогда, даже на опасном участке, не произошло бы несчастного случая, что это было преступление, что он ни при чем…

— Он не верил?

— Он себя винил в гибели трех человек. Взяв на себя всю ответственность, он замял скандал, спас компаньонов, спас «Евробильд»… Он был честным человеком. Его добила смерть жены. Она была такая… Училась вместе с нами и тоже занималась историческим наследием. Видел бы ты ее в ее девятнадцать… Улыбка и фигура такие, что вся аудитория заводилась. Жан и Анна обожали друг друга, их отношения ничто не омрачало. Пара, созданная, чтобы быть вместе.

— У вас есть версия гибели Анны Реми? Авария или самоубийство?

— Ни то ни другое.

— Тогда что же?

— Авария устраивала всех, однако говорить о самоубийстве могли только те, кто уже считал Жана погибшим, но Анна знала, что он жив, в безопасности, у меня. Они несколько раз за день перезванивались. Что могло толкнуть Анну на самоубийство? Ничего! Она любила мужа и ждала его. Нет, авария со смертельным исходом — это было убийство.

— Вот это да! — вырвалось у Симона. Он сам налил себе вина.

— Вся эта история — трагедия. Трагедия, в которой истинные виновники так и не были наказаны. Мне не хватило смелости пойти дальше. Выходит, я тоже побоялся во все это впутываться.

И, словно чтобы избавиться от чувства вины, он проделал несколько разминочных движений. Заливающий террасу солнечный свет выгодно подчеркивал накачанные грудные мышцы.

— А свидетельство на право собственности? — спросил Симон. — На земли аббатства?

— Ты и об этом знаешь?

Симон кивнул. Бордери сел, сделал глоток вина и сказал:

— Ты, похоже, встречался на Морнезе с нотариусом. Толстяк Бардон еще жив? Один из немногих, кому можно доверять. Странный тип, но надежный. Они с Жаном договорились, что в случае его гибели я буду распоряжаться участком до тех пор, пока Колену не исполнится шестнадцать. Уже десять лет. Господи! Как быстро они пролетели. Должен признаться, я почти забыл про все эти дела. Участок на острове, наверное, совсем заброшен, но мой бухгалтер должен ежегодно платить налоги. Помнится, в последние годы я подписывал какие-то бумаги насчет музея в аббатстве. Я согласился бесплатно предоставить им в пользование участок, что-то в этом роде, — при условии, что они ничего не будут там строить. Признаюсь, что еще час назад мне было в высшей степени наплевать на эту землю.

Симон вспомнил абстрактные картины на стенах этого дома. Геометрические формы, очень яркие, минималистские. Стоят наверняка целое состояние. Впрочем, в современном искусстве он разбирался не лучше, чем в вине.

— Ты шокирован? — спросил Бордери. — Ясное дело, ты еще молод. Сейчас мне, конечно, немного стыдно, но я, возможно, все позабуду сегодня вечером, в Кабо-Верде. Десять лет — ничто, когда живешь на бегу. И настоящим не живешь, и прошлое забываешь. Смотришь только вперед, всегда вперед.

— А что с Коленом?

Бордери посмотрел на Симона в упор:

— Ты в самом деле думаешь, что он в опасности? Даже после стольких лет?

— Вы считаете, что побег Валерино именно сейчас может быть совпадением?

Бордери допил вино, встал, прошелся по белоснежным плиткам пола.

— Черт, это паршиво! Говорил же я Жану, что оставленное у нотариуса досье, бумаги, которые надо будет передать его сыну, когда тот подрастет и сможет понять, — это отравленный подарок. Вывалить все это на мальчика, без подготовки и предупреждения. Натравить на него всю свору. И только ради того, чтобы сын узнал, что его отец не убийца, и в день, когда ему исполнится шестнадцать, смог гордиться дорогим папочкой! Гордись, сынок, и беги!

— В досье Жан Реми обличал истинных преступников?