Мади молчала.

Я не видел ее в темноте. Была она там или нет?

— Мы пропали, — не умолкал Арман, он был близок к истерике. — Мы здесь подохнем!

И тут в темноте раздался голос Мади. Она произнесла несколько слов, и самое страшное — я не мог упрекнуть ее за то, что она это сказала.

— У тебя довольно крутой папаша, Колен.

Суббота, 19 августа 2000, 11:37

Дорога к перевалу Клер, Ницца

Габриель Бордери потянулся за папкой, но вдруг передумал.

— Как насчет второй бутылки?

— Вообще-то мне надо ехать… Впереди тысяча двести километров.

— Но не прямо сейчас?

— Ваша правда.

Габриель снова отправился в погреб и вернулся с бутылкой «Вон-Романе» 1989 года. Плеснул, попробовал.

— Ага! Движемся в верном направлении. Уже получше.

Симон не заметил разницы во вкусе по сравнению с первой бутылкой, но ничего не сказал.

— Ну так что, открываем папку? — спросил Бордери.

— Вы в нее так и не заглянули? — удивился Симон.

— Один раз, десять лет назад, когда получил. С тех пор она лежала в этом сейфе.

— Да, десять лет — срок недолгий, — с легким раздражением откликнулся Симон. — Значит, это не копия того досье, что у нотариуса?

— Нет. Как сказал мне Жан, здесь совсем другие бумаги. Папка, оставленная у Бардона, предназначалась Колену, в нее он сложил документы на право собственности, личные воспоминания, а еще письмо, то самое, в котором он снимает с себя вину и обвиняет настоящих преступников, называет имена всех, кто был замешан в махинациях «Семитим», приводит факты… Еще он оставил там карту острова, план подземелий, с указаниями, где искать Безумство Мазарини.

— Карта острова сокровищ! Значит, он нашел Безумство Мазарини?

— Видимо, да. Ему можно верить. Перед тем как уйти, он сказал мне странную вещь, что-то вроде: «Я показал Колену настоящую тайну Безумства Мазарини. Карта, которую я оставил у нотариуса, поможет ему вспомнить. Но карта сама по себе бесполезна. Как и воспоминания Колена».

Симон допил вино и тут же почувствовал, что делать этого не следовало. У него закружилась голова.

Ему надо ехать. Партия разыгрывается на острове, прямо сейчас, а он даже встать, похоже, не может.

— А в вашей папке что? — спросил он.

— Туда Жан собрал все, что нашел про Безумство Мазарини. Все исследования за двадцать лет. И сказал примерно следующее: «Ты единственный из моих друзей, кто достаточно богат, чтобы наплевать на Безумство Мазарини. Но если Колен захочет узнать больше, узнать, как я это понял, тогда дай ему прочитать все материалы моих исследований. Может быть, его это заинтересует. Может быть, он будет так же увлечен историей, как я». Помню, что он прибавил странную фразу, смысла которой я так и не уловил. «Когда ты узнаешь правду, я в своей могиле услышу, как ты назовешь меня сволочью!»

Габриель Бордери тоже допил вино. Похоже, голова у него была крепче, чем у Симона. Он прошелся по белоснежной плитке, глядя на бухту Ангелов, на бирюзовую воду и белые паруса.

— Насколько мне известно, — обернувшись, сказал он, — Жан открыл свой секрет маленькому Колену во время последнего общего застолья ассоциации — застолья, которое стало началом конца.

— Прямо-таки Тайная вечеря, — заметил Симон. — Жан Реми возомнил себя Иисусом?

— Возможно, — согласился Бордери. — По меньшей мере, пророком. Но одно несомненно: он так и не воскрес. К сожалению… — И задумчиво покрутил в руках пустой бокал.

Симон смотрел на оранжевую папку.

— Откроем?

Габриель Бордери развязал ленточки. Листов было много, около сотни. Бордери быстро перебрал их.

— Двадцать лет исследований! — Он вернулся к началу. — Поехали. Триста лет истории. Первый источник — то самое письмо мадам де Севинье. Неистощимое богатство Мазарини, которым он и обольстил французский двор, которое помогло ему короновать юного Людовика XIV.

— Я в курсе, — вставил Симон.

— Читаешь «Островитянина»? Жан Реми первым обнаружил это забытое письмо. Я думаю, что вся его страсть и родилась из этих нескольких строчек. Аббатство. Клад. Признаюсь, поначалу я ему не верил. Выстроить целую теорию, посвятить жизнь исследованиям с единственной отправной точкой — письмом мадам де Севинье. Ее письма — сплетни той эпохи.

— Как если бы три века спустя кто-нибудь выстроил целую историческую теорию, черпая информацию из «Космо» или «Гала».

— Совершенно верно. Тебе это не кажется глупостью?

— Интуиция ученого.

— Возможно.

Габриель Бордери продолжил листать досье. Симон встал и снова пробежался взглядом по абстрактным полотнам, задержавшись на странной картине — мешанине из зеленых и оранжевых квадратов. Вернулся к хозяину дома, наклонился, заглянул в папку через его плечо.

Старые гравюры с видами острова, морские карты, старинные планы аббатства, наказы третьего сословия депутатам Генеральных штатов времен Французской революции, купчие на земли, выписки из актов гражданского состояния. Еще там были геологические срезы, справки о составе почвы.

— Впечатляющие материалы, — сказал Симон.

— Да. Но мы дошли до главного. До самой важной находки Жана Реми. До ключа, который убедил его в правильности выбранного направления поисков.

— История молодого фермера?

— Правильно, — подтвердил Бордери. — Разумеется, «Островитянин» об этом писал, но ты узнаешь все подробности. Здесь вся переписка Люсьена Верже, фермера, который в 1914 году возделывал землю на острове. Должно быть, Жану стоило огромного труда найти эти письма. Но история захватывающая. Я все это бегло просмотрел в свое время. Прочту тебе несколько отрывков. Посмотрим, окажешься ли ты догадливее меня.

Симон сосредоточился.

— Письма от кого и кому?

— Письма, которыми обменивались этот молодой фермер, Люсьен Верже, и Анри Фушеро, школьный учитель с Морнезе, который, выйдя на пенсию, уехал в Перигор. Я прочитаю тебе первое письмо Люсьена Верже. «Остров Морнезе, 3 января 1914 года. Мсье Фушеро…» Бла-бла-бла. Он благодарит его за ценные знания и все такое. Вот, слушай: «Вы найдете в этой посылке совершенно удивительный сюрприз, который я с радостью Вам отправляю. Я не большой знаток, но думаю, что это чистейшее сокровище. Я возлагаю на него большие надежды. Возможно, оно принесет мне богатство. Но я знаю, что Вы в этом разбираетесь прекрасно и сможете указать мне его истинную ценность». Дальше он снова начинает вспоминать детство, что для нас не представляет ни малейшего интереса. Ну что, вдохновляет?