— Да, — ответил Бордери. — Со всеми доказательствами!

— Ну и ну… Это объясняет побег Валерино. Перехватить мальчика. Сделать все, чтобы он не получил документы. Надеюсь, Колен уехал на каникулы с дядей и тетей куда-нибудь на Антильские острова или в Австралию. Во всяком случае, подальше от Морнезе.

Бордери грустно посмотрел на пустую бутылку.

— Не будем забывать, что есть и другая причина для охоты за ним. Легенда о Безумстве Мазарини. Ты, я думаю, об этом слышал?

Симон кивнул.

— Ну да… — улыбнулся Бордери. — В досье был и план этого гребаного клада.

Симон взглянул на оранжевую папку:

— А это копия того досье, которое было оставлено на хранение нотариусу на Морнезе?

— Нет, скорее его дополнение. Жан был не так глуп, он не стал бы складывать все яйца в одну корзину. В досье собраны все архивные находки, связанные с Безумством Мазарини. Еще одна бомба замедленного действия.

Симон не сводил глаз с папки.

— Тебе так хочется, чтобы она взорвалась у тебя в руках? — вздохнул Габриель Бордери.

Суббота, 19 августа 2000, 11:26

Сарай у Чаячьей бухты, остров Морнезе

Мы с Мади и Арманом вошли в сарай под прицелом пистолета Валерино.

Меня снова затошнило от мерзкой вони тухлятины, в горле запершило от едкой пыли. Мади с Арманом оглядывали эту помойку, распотрошенные коробки, опрокинутые стулья, ползающих по стенам насекомых.

Я не мог выговорить ни слова. Мне хотелось перехватить взгляд отца, показать, что я растерян, сбит с толку.

Что он задумал?

Мог бы подмигнуть, чтобы успокоить. Это ничего, это такая хитрость, я потом тебе объясню.

Ничего подобного отец не сделал и вообще старался не встречаться со мной взглядом. А может, просто-напросто потерял ко мне всякий интерес. Они с Валерино велели нам сесть на грязные ящики в глубине сарая и теперь громко переговаривались.

— Что будем с ними делать? — спросил Валерино. — Выстрелы привлекут любопытных, а на острове и без того обстановка сейчас… Надо решать!

Отец раздумывал. Я боялся взглянуть на Мади и Армана, понимал, что прочту в их глазах страшный вопрос: Что творит твой отец?

Ответа у меня не было.

— Ты прав, у нас нет выбора, — в конце концов сказал отец.

Он раздраженно смахнул все с шаткого стола — гнилые яблоки и виноград растеклись по пыльному полу липкой жижей — и наконец повернулся ко мне:

— Спрашиваю в последний раз, Колен. Ты ничего не помнишь? Что было до того обеда? После? Во время? Насчет Безумства Мазарини?

В ответ я произнес одно слово:

— Папа.

Одновременно вопрос и мольба.

Я вложил в это слово десять лет надежды.

Отец остался равнодушным, молча повернулся к Валерино:

— В папке есть план, но я посмотрел — этого будет недостаточно.

— Ничего не поделаешь, — ответил Валерино. — Надо сваливать.

Отец согласился после недолгого раздумья:

— Ты прав. Обойдемся без него.

Это «без него» было подобно удару ножом в сердце. Почему он не осмелился сказать прямо мне: «Обойдемся без тебя»?

Я почувствовал, как рядом со мной шевельнулась Мади. Взгляд ее был устремлен на ящик, метрах в двух справа от нас. Я посмотрел туда. Кухонный нож. Жалкий, заржавленный кухонный нож.

— У нас нет главного! — проворчал Валерино.

Отец взял в руки бежевую папку, которую я получил от нотариуса.

— У нас есть признания и доказательства. Разве не это главное? А карту изучим на свежую голову. И найдем! Он все равно ничего не помнит.

Он… Еще один удар в сердце.

— Как скажешь, — буркнул Валерино. — Ты не мог раньше с ним поговорить?

— Представь себе, именно этим я и занимался, когда ты позволил девчонке стянуть у тебя пушку!

— Ладно, все, пора с этим кончать. Сколько можно торчать здесь?

Мади метнулась к ящику, рассчитывая схватить нож. Она почти успела, но отец припечатал ее запястье к столу.

— Брось, не то придется сделать тебе больно.

Мади попыталась вывернуться, вспомнив, должно быть, свои занятия капоэйрой, но он поймал ее за другую руку и выкручивал до тех пор, пока она, вскрикнув от боли, не выронила нелепое оружие.

Отец грубо толкнул Мади к нам.

— Ублюдок, — прошипела она и плюнула на пол.

У меня в голове все взорвалось. Думать я не мог. События неслись передо мной, непостижимые, нереальные и все более ужасные.

Однако худшее было впереди.

Отец отпихнул в сторону несколько валявшихся на полу коробок, под ними был люк. Он откинул крышку:

— Вперед! Все трое.

Мы застыли в отупении, и Валерино снова поднял пистолет. У меня в голове билось слово из двух слогов, но я не мог его произнести. Больше не мог.

Папа.

Может, если я заговорю, поймаю его взгляд, он отреагирует? Только нужно произнести это убедительно, с любовью, даже с обожанием.

Арман и Мади уже скрылись в люке.

Я остался один.

Мне надо было сказать «папа» в последний раз. Во второй и в последний?

Я открыл рот, но отец уже повернулся ко мне спиной, сделал несколько шагов, наклонился и вытащил из стоящего в углу ящика длинный провод.

Равнодушно.

Я ничего не сказал.

Молча нырнул в люк, спустился в подвал. Валерино наклонился к нам, и я испытал дурацкое облегчение, оттого что последним в квадрате света, который вскоре исчезнет над нашей могилой, вижу не лицо отца.

— Мало кто знает о существовании этого выдолбленного в граните помещения, — сказал Валерино. — Не питайте иллюзий, малыши. Мне очень жаль, но вы оказались в неподходящий момент не в том месте.

Он закрыл люк, и подвал погрузился в полную темноту. Мы почти не дышали, прислушиваясь к шагам наверху. Ждали, что услышим, как лязгнет засов или как с шумом подвинут стол, чтобы придавить крышку люка, но никаких звуков не было.

Тишина.

Долгая.

А потом вдруг оглушительный грохот.

Люк не загородили столом, на него свалили все здание.

— Они взорвали сарай! — взвизгнул Арман. — Весь поганый сарай обрушился, и мы заперты внизу. Никто не знает, что мы здесь. Никто не знает, что этот подвал вообще существует! Даже если кто-то пройдет мимо, даже если мы будем орать как ненормальные, нас не услышат.