вспоминает Карсавина, но он наконец пристроил клетку под потолком.

„Призрак розы“ был поставлен с такой легкостью и казался столь незамысловатой вещицей, что Дягилев и его друзья, привыкшие делать ставку на более сложные и изысканные спектакли, чтобы взволновать публику, были в какой-то мере ошеломлены его исключительным успехом. Со временем им станет ясно, что этот балет будет самым популярным в репертуаре. В „Розе“ Нижинский, соединяя воедино свои вариации на тему Фокина, создал то, что станет его самой известной ролью.

Ида Рубинштейн вырвалась из Парижа, чтобы прибыть 23 апреля на два представления „Шехеразады“ и два — „Клеопатры“, в этом последнем балете бывшую роль Павловой, роль Таор, исполнила Преображенская. Надеялись, что Рубинштейн исполнит роль Главной нимфы в греческом балете Нижинского, но эти ее выступления в роли Зобеиды станут последними у Дягилева. Отныне ежегодные спектакли, созданные Бакстом, первый из которых, „Мученичество святого Себастьяна“, был поставлен месяц спустя, превратят ее в соперницу Дягилева, богатую, но не представляющую серьезного интереса. В Монте-Карло она провела пять дней, за это время Фокин поставил ей танец для роли Святого Себастьяна.

В какой-то мере вопреки собственному желанию Фокин приступил к репетициям „Нарцисса“. Бенуа не одобрял этот сюжет, на котором настаивал Бакст и который, естественно, находил отклик в гомосексуальной природе Дягилева (как это было три века назад с Караваджо), но Бенуа считал этот сюжет абсолютно не подходящим для балета, а образы Эхо и Нарцисса он находил „самыми статичными в греческой мифологии“, так как Эхо была „заключена в пещеру“, а Нарцисс „лишен подвижности, погруженный в созерцание своей красоты“. По этой или по другим причинам балет можно назвать наполовину поражением Дягилева, несмотря на красивую музыку, хорошие декорации и участие в нем Карсавиной и Нижинского.

Черепнин написал оркестровое вступление пасторального характера, изображающее лесной пейзаж и напоминающее „Сильвию“ Делиба; перед открытием занавеса за кулисами раздавалось пение хора a bouche fermee[191]. Этот заунывный звуковой фон на всем протяжении балета будет служить символом эха. Бакст написал на фоне синего неба с плывущими облаками зеленый пейзаж с плакучими ивами и ручьем на переднем плане, а на заднем — каменную арку, через которую виден луг, через нее будет иногда выходить нимфа Эхо, поднимаясь на высокую площадку. (В действительности она не была „заключена в пещеру“ и даже не прикована к мосту, но время от времени спускалась туда, где находились остальные танцоры.) Справа стояла статуя Помоны.

Лесные духи — маленькие, зеленые, покрытые мехом создания с рожками, длинными остроконечными ушами и хвостами — дурачились на сцене. (По мнению Бенуа, сам замысел появления на сцене этих застенчивых чудовищ в отсутствие людей был интересен, но всегда есть риск, что чудища на сцене окажутся смешными и нелепыми, как мы видели в „Жар-птице“ и снова увидим в „Синем боге“.) Лесные создания убегают, когда появляется группа беотийских крестьян, совершающих обряды в честь богини Помоны, они плещутся в водах заводи и ложатся в тени. Смелые полоски и пятна на их простых одеяниях, выдержанных в медовых, оранжевых, рыжеватых и темно-красных тонах, принадлежат к самым удачным открытиям Бакста. Следует танец Вакханки — Брониславы Нижинской, облаченной в кораллово-розовые одеяния с ярко-синей шалью, прикрепленной к запястьям. Ее, сильно откинувшуюся назад и высоко поднимающую ноги, поддерживают два сатира. В одной руке она держит амфору, в другой — кубок. Танец ее, построенный на прыжках и вращениях, очень энергичен. К ней присоединяются другие вакханки в голубых, цвета барвинка, одеяниях; дойдя до кульминации своего танца, они падают на землю. Издали слышен голос Нарцисса, повторяемый Эхо, и в прыжке появляется Нижинский, за ним следуют две влюбленные нимфы. Облаченный в белую хламиду и парик с длинными светлыми волосами, он беззаботно появляется под гибкую модерато на четыре такта с трелями, а все девушки на сцене с восторгом вторят его движениям. Карсавина в образе меланхолического Эхо с ниспадающими темными волосами, в шелковых пурпурных драпировках с серебряными узорами появляется на мосту, затем спускается и с обожанием падает ниц у ног Нарцисса. Ему нравится, когда ему поклоняются, он поднимает ее и пристально смотрит ей в глаза. Их танец напоминает элегическую поэму, сопровождаемую пением a bouche fermee. Ревнивые нимфы под музыку, напоминающую цыганскую тему в „Двух голубях“ Месаже, объясняют ему, что Эхо не может самостоятельно говорить, а только повторяет слова других. Нарцисс испытывает ее, и действительно из нескольких исполненных им па Эхо повторяет только финальные движения. Он, насмехаясь над ней, танцует быстрее, выполняя более трудные па и жесты, а потом, пресытившись этой примитивной игрой, убегает со своими спутницами в лес. Эхо, оставшись в одиночестве, возносит Помоне мольбу о том, чтобы Нарцисс тоже страдал от безответной любви, и покидает сцену. Нарцисс, возвратившийся, чтобы напиться воды из пруда, очарован своим отражением. Он пытается привлечь находящегося под водой незнакомца красотой своих поз. Возвращается Эхо, готовая снова любить его, но он ничего не видит, кроме своего отражения в пруду. Фокину нелегко было ввести некоторое разнообразие в то, что Бенуа назвал „бесконечным хореографическим монологом“. И даже красота Карсавиной и выразительность ее классических поз не спасли от того, что меланхолическое настроение Эхо становится просто скучным. Оба танцора кажутся жертвами чьей-то странной фантазии, и невозможно им не сочувствовать. Карсавина уходит. Нижинский погружается в пруд, незаметно спускаясь в люк; и огромный искусственный нарцисс поднимается из земли на его месте, а лесные создания вылезают из своих нор подивиться на новое чудо. Карсавина печально проходит по мосту, чтобы слиться с горным пейзажем под возобновившиеся скорбные рыдания хора.

Нижинский в „Нарциссе“. Рис. Андре-Е. Марти

В балете было много удачных эпизодов, но они не всегда органично связывались друг с другом, поэтому единства не получалось. Там было слишком много печальных поз, а лесные создания и искусственный цветок явно не удались. На этот раз прикосновение Дягилева не принесло результата. Но он дал Карсавиной один полезный, натолкнувший на размышления совет, который она запомнила навсегда. „Не прыгайте, как легкомысленная нимфа; я вижу скорее изваяние, трагическую маску, Ниобею“. „И сразу же в моем воображении, — пишет она, — гулкие звуки этого трагического имени обернулись печальной поступью не знающей покоя Эхо“.

Дягилев приехал в Рим в пятницу 5 мая, раньше Вацлава и всей труппы. Нижинский наслаждался путешествием по побережьям Пьемонта и Тосканы. Дягилев и Нижинский остановились в большом современном отеле „Эксельсиор“ в конце оживленной Виа Венето. Бенуа и Стравинский поселились в меньшем и более