ожидал от русских. Зеленые морские чудища Анис-фельда искусно выполняли волнообразные движения под изумительную музыку, отражающую морскую стихию; партии Садко и Морского царя исполняли Исаченко и Запорожец. Эту первую программу показали четыре раза, но на следующих представлениях роль Арлекина исполнял Леонтьев.

За один вечер французы увидели Нижинского в двух его величайших ролях, но критики любят к чему-нибудь придраться, и к прошлогодним обвинениям в святотатстве за то, что артисты танцуют под оркестрованную версию шумановского „Карнавала“, по крайней мере один из критиков добавил подобное обвинение и за балет, поставленный на оркестрованную Берлиозом музыку Вебера. Он счел, что Дягилев поленился заказать новую музыку для „Призрака розы“!

После прогона „Призрака“ перед его первым парижским исполнением Карсавина обрела нового друга, который со временем станет ее почти официальным поклонником.

„Как-то утром, после окончания репетиции, ко мне подошли два молодых человека, оба высокие и оба в клетчатых брюках, и поздравили меня с успехом; один из них был автором либретто, но я тогда не знала, который именно. Так что я выразила свою искреннюю благодарность за возможность исполнить эту роль совсем не тому, кому полагалось, к автору же либретто я долго относилась довольно сурово из-за его sourir moqueur[195], которая, как я поняла впоследствии, была у этого искреннего и тонкого человека лишь проявлением легкой иронии“.

Это конечно же был Жан-Луи Водуайе.

Дягилев, изображенный в виде Девушки из „Призрака розы“.

Карикатура Жана Кокто

Когда оркестр приступил к репетиции партитуры „Петрушки“, музыканты разразились смехом. Монте стоило немалого труда убедить их, что музыка Стравинского — не шутка. Даже Фокин оценил ее только спустя много лет. Декорации и костюмы Бенуа были доставлены из Петербурга, но времени на завершение балета оставалось мало. У Фокина была только одна двухчасовая репетиция массовой сцены при участии французских статистов перед оркестровой и генеральной репетициями. Дягилев всегда вспоминал один инцидент, произошедший во время этой репетиции. Когда Чекетти, исполнявший роль Фокусника, изображал игру на флейте, оживляющую кукол, девочка из толпы, в буквальном смысле „зачарованная“ гипнотическими звуками музыки, непроизвольно вышла вперед на свободное место в центре сцены. Фокин счел необходимым эту мизансцену сохранить.

Волнение, вызванное постановкой этого балета, оказалось слишком сильным для Бенуа, недостаточно хорошо себя чувствовавшего, и он устроил одну из своих сцен.

„Петрушка“ разбередил рану, едва зажившую после обиды из-за „Шехеразады“, — пишет он. — Декорация комнаты Петрушки смялась при перевозке из Петербурга, причем пострадал портрет Фокусника, который занимает центральное место на одной из стен. По моему замыслу, роль этого портрета в драме значительна; Фокусник повесил его сюда, чтобы ежечасно напоминать Петрушке о своей власти над ним и исполнять его духом покорности. Но Петрушку в его принудительном заключении как раз лик его страшного мучителя более всего возбуждает, и под его леденящим взглядом он отдается порывам возмущения: ему он показывает кулаки, ему посылает проклятия. Портрет необходимо было починить, причем срочно, а у меня, как назло, сделался нарыв на локте, и я был вынужден сидеть дома. Тогда починку портрета любезно взял на себя Бакст, и я не сомневался, что он справится с задачей наилучшим образом.

Каково же было мое изумление, когда через два дня на генеральной репетиции я увидел вместо моего портрета Фокусника совершенно другой, повернутый в профиль, с глазами, глядящими куда-то в сторону. Если бы я был здоров, я бы, разумеется, постарался устроить это дело полюбовно; вероятно, Бакст просто перестарался и никакого злого умысла не имел. Но я явился в театр в лихорадке, рука нестерпимо болела, настроение было более чем нервозное, и все это, вместе взятое, привело к тому, что изменение портрета показалось мне возмутительным издевательством над моей художественной волей. Сразу вспомнился прошлогодний афронт, и вскипевшее во мне бешенство выразилось неистовым криком на весь театр, наполненный избранной публикой: „Я не допущу! Снять, моментально снять! Я не потерплю этого!“ После этого я швырнул на пол полную рисунков папку, выбежал вон на улицу и помчался домой…

Состояние бешенства длилось целых два дня. Напрасно Серов сразу вызвался вернуть портрету его первоначальный вид и исполнил это с трогательным старанием; напрасно неоднократно приходил Нувель и старался объяснить, что произошло недоразумение, что и Сережа и Бакст очень жалеют о случившемся, я не слушал и не унимался. Не унималась и боль в руке, пока доктор не взрезал опухоли.

Сереже я послал заявление об отставке от должности художественного директора и объявил, что и в Лондон я уже не поеду…»

Вторая программа парижского сезона состоялась во вторник 13 июня, неделю спустя после первой. Она началась с «Шехеразады», в которой прекрасная, страстная и трогательная Карсавина заменила Рубинштейн. Но холодность и бесчувственность мимического исполнения Рубинштейн добавляли этому садистскому балету дополнительный эффект, без нее он уже никогда не будет прежним. Снова Карсавиной и Нижинскому приходилось танцевать в трех балетах за один вечер. Пока они переодевались в костюмы для «Призрака розы», звучала оркестровая интерлюдия из «Града Китежа» на фоне батального пейзажа Рериха. Затем следовал «Петрушка».

При постановке «Петрушки» Бенуа, возможно, что-то позаимствовал у Мейерхольда, хотя и не упоминает об этом в своей книге*[196]. Они с Мейерхольдом всегда критиковали друг друга. 9 октября 1910 года Мейерхольд показал в ресторане-кабаре Дома интермедий программу, включавшую «Покрывало Пьеретты» Артура Шницлера, которую переименовал в «Шарф Коломбины», на музыку Донани, с декорациями Сапунова. Как и в «Петрушке», создатели пытаются воспроизвести жутковатую гофмановскую атмосферу. Между страдающим от безнадежной любви Пьеро, заключившим с Коломбиной договор о самоубийстве, который она не выполнила, можно провести аналогию с Петрушкой. Церемониймейстер, большеголовый Капельмейстер, распоряжающийся судьбами персонажей с высоты своего табурета, увидев Коломбину мертвой рядом с Пьеро, в ужасе бежит через зрительный зал, словно признавая свою вину. Его образ в какой-то мере предвещает играющего на флейте Фокусника Бенуа и его финальный уход со сцены в преследующим его призраком Петрушки.

Когда поднялся занавес, открыв декорации Бенуа к «Петрушке», французская публика увидела перед собой картину русской зимы — страшного врага, одолевшего их предков в 1812 году. Но Бенуа создал яркую и красочную сцену среди снега. Последний день Масленицы, на следующий день начнется Великий пост; время действия — 1830-е годы; на троне Николай I, младший брат Александра, союзника и врага Наполеона. Над ярмарочными палатками и флажками вздымается стройный позолоченный шпиль Адмиралтейства, за которым вне поля зрения лежит застывшая Нева и острова, где Пушкину предстоит сразиться на своей роковой дуэли. По обеим