…о «неуде» по поведению, размашисто влепленном Верой Тимофеевной (в просторечии Верандой) сразу на три графы дневника. И все из-за чего? Из-за лягушки, принесенной в школу и посаженной в портфель Милке Коноплевой, в которую тайно влюблен с самого первого класса.

Отец, наверное, выпорет. Ох, как тяжело нести тяжелый…

…тяжелый… нет, не тяжелый, а неподъемный камень врезается в плечо, перекашивает все изможденное тело набок. Бросить! Сейчас же бросить, пока не хрустнул позвоночник! Но нельзя, эсэсовец на вышке только и ждет этого…

Осколки памяти никак не хотят складываться друг с другом, будто детали головоломки, рассыпанные по столу. Удалось сложить только крошечный кусочек, а впереди еще целая гора цветных и черно-белых, грустных и радостных, горьких и маняще-сладких воспоминаний, чувств, эмоций, составлявших когда-то единое целое. И конца-краю этой горе не видно… И будет ли он вообще, этот конец?

Если бы еще не мешались чужие, совсем посторонние осколки, кусочки чьей-то жизни, а может быть, и не одной жизни, а множества… Слишком уж они разнородны, эти винтики и шестеренки, составлявшие когда-то механизмы под названием «люди»…

И от невозможности собраться, осознать себя как единое целое, от горестного понимания, что это все – конец и никогда уже не вернуться ему в нормальное, человеческое состояние, откуда-то изнутри, рожденное миллионом разнообразных чувств, осколков чувств, перемешанных, как на палитре сумасшедшего живописца, поднимается одно-единственное цельное желание: мстить, мстить и еще раз мстить…

* * *

– Превосходно! Вы знаете, это действительно превосходно!

Бригаденфюрер прошелся перед десятками выстроенных правильными рядами совершенно одинаковых чудовищ – иного слова не подобрать – приземистых, но неописуемо мощных на вид существ, отдаленно напоминающих каких-то доисторических тварей вроде трилобитов. Вернее, тех же трилобитов, если бы они не вымерли миллионы лет назад, а приспособились к новым условиям жизни, эволюционировали и вышли на сушу, на погибель всему остальному. Бернике почувствовал, как по спине у него пробегает мороз при одной мысли, что он был причастен к созданию ЭТОГО.

В виде чертежей и схем, одиночных образцов, прототипов каменное воинство не настолько впечатляло, как эти безмолвные, поблескивающие антрацитовыми гранями ряды творений, созданных лишь для трех задач: убивать, убивать и еще раз убивать.

– Признаться, я рад, господа, что тут сияет яркий свет, – пошутил посланец фюрера, оборачиваясь к своей «свите», замершей на почтительном расстоянии.

Представлять во всей, так сказать, красе свои детища собрался почти весь научный коллектив объекта «А». Манкировать такой возможностью встать под поистине «золотой дождь» наград и привилегий, готовый щедро пролиться на головы счастливчиков, не счел возможным никто. Даже фрондирующая молодежь. Даже битые жизнью старые ортодоксы.

– Не хотел бы я оказаться с этим зверинцем один на один. Ох, как не хотел бы…

Он подошел к ближайшему «солдату» и, подражая фюреру, за неимением щеки, по которой можно было потрепать вояку, или плеча, по которому можно похлопать, пару раз шлепнул по гладкой поверхности панциря, отдавшегося под ладонью глухим монолитным гулом. Словно нагретый под солнцем валун.

Нагретый?

– Э-э-э… профессор, – обратился эсэсовец к научному руководителю проекта – кстати, уже четвертому. – А почему он теплый? Разве они уже функционируют?

– Конечно, – развел длинными, по-мужичьи мосластыми руками профессор Штайнер. – Они находятся в состоянии готовности, если так можно выразиться, с самого своего создания. У них нет органов управления, – со сдержанной гордостью произнес он, становясь рядом с офицером и гладя широкой лапой молотобойца каменную спину. – И вывести их из строя можно лишь разрушив. Но и это не конец, уверяю вас…

– Значит, если сейчас погаснет свет…

– Совершенно верно, господин э-э-э…

– Без чинов, профессор. Что же нам делать в этом случае?

– Увы, – бригаденфюреру показалось, что профессор смеется над ним. – Скорее всего, только умереть. К сожалению, правила «свой-чужой» здесь не действуют. Мы работаем над этим, но…

– Чего же вы молчали? Значит, в любой момент…

– Это лишь в том случае, если свет погаснет. Смею вас уверить, что подобное просто-напросто невозможно. Осветительные приборы в этом помещении и вообще на всем уровне питаются вовсе не из городской сети. Даже если сейчас линия, снабжающая электроэнергией весь объект, будет оборвана, у нас останется достаточно времени, чтобы покинуть это место. Аварийный генератор, находящийся через несколько помещений отсюда, будет заменять внешний источник ровно столько, сколько потребуется, чтобы устранить неисправность.

– Вы меня успокоили… – перевел дух Бернике.

Мужчина не из трусливых, не раз доказавший свое мужество и на поле боя, и в неустанной борьбе с врагами Рейха, он не хотел закончить свои дни в клешнях каменного урода. К тому же, по иронии судьбы, практически им и созданного. Лавры Франкенштейна его никогда не прельщали.

– Итак, я хотел бы посмотреть хотя бы парочку каменных солдат в действии. У вас все готово?

– Да, три каменных солдата уже на арене. Прошу вас проследовать за мной…

И в этот момент матовые плафоны под потолком мигнули и потускнели.

У всех присутствующих екнуло сердце, но сбой напряжения уже миновал, и лампы снова как ни в чем не бывало сияли, озаряя все под собой неживым ртутным светом.

– Видите, – пробормотал профессор, в одно мгновение утративший весь свой апломб, нервно вытирая скомканным платочком пот, струящийся по лбу. – Все в полном порядке…

Где-то над Восточной Балтикой, бомбардировщик Авро 683 «Ланкастер»,1945 год.

– Мистер Дженкинс!..

Майор королевских ВВС Уильям Дженкинс поднял налитые свинцом веки и уставился на плавающую в дымке тусклую лампу, забранную проволочной сеткой. Постепенно оживали другие чувства.

Уши ощутили низкий гул четырех мощных «мерлинов»,[45]работающих в унисон и со временем становящихся еще менее заметными для привычного уха, чем тиканье часов в ночной тишине. Тело почувствовало медленную, выматывающую вибрацию, которой была пропитана вся махина, несущаяся со скоростью триста узлов на высоте четырех с лишним миль над взбаламученной штормом поверхностью моря. Обоняние иного непривычного человека было бы травмировано совокупным ароматом семи здоровых мужчин, облаченных в не самую легкую на свете одежду, которая давала возможность переносить арктический холод заоблачной высоты, да еще «обогащенным» запахами авиационного бензина, несвежего бекона и, наоборот, свежего перегара и… сигарного табака.

– О'Брайен, – разлепил командир пересохшие губы. – Если второй пилот не затушит сию же минуту свою проклятую сигару и не спрячет ее так, чтобы и грана этой проклятой никотиновой вони не висело в воздухе…