С этими словами Вера выходит из палаты. Эмма, Джулия, Сана, Оливер, Рики и Тилли гуськом следуют за ней.

* * *

– Ох, – выдыхает Вера, потому что едва узнает собственный магазин.

Некоторое время она стоит посередине и озирается. Обстановка выглядит чуждой и в то же время знакомой.

– Вам не нравится? – робко спрашивает Сана.

– Не говори глупости, – отрезает Вера, и, когда поворачивается к ним, в глазах у нее стоят слезы. Мгновение она пытается унять дрожь в голосе. – Это… – Нет, голос по-прежнему дрожит. Вера делает вдох и пробует снова: – Это… хорошо. Очень хорошо.

Тилли присвистывает.

– Пожалуй, в ее устах это сравнимо с аплодисментами.

Вера свирепо смотрит на него, на что Тилли ухмыляется и обнимает ее.

– Ладно тебе, ма. Просто признай, работа Саны снесла тебе крышу.

Вера протяжно вздыхает.

– Окей, я не помню ничего красивее твоей работы, Сана.

– Черт возьми, да это же комплимент. – Джулия пихает Сану локтем, и та заливается краской, но ухмыляется.

– Вам нравится? – спрашивает Сана. – Правда?

– Да, больше, чем Тилли, когда он родился.

– Да уж, – произносит Тилли.

Оливер кладет руку ему на плечо.

– Ничего личного, Тилли, – говорит Вера. – Просто ты был очень безобразный младенец.

– Да, ничего личного, конечно, ма.

Не в силах сдержать улыбку, Вера переключает внимание на мебель. Стулья выглядят как новые, хотя кое-где видны небольшие дефекты и признаки долгих лет использования.

– Ох, это стулья…

– Я, это я сделал, – с жаром заявляет Рики, но потом медлит. – Ну, если они вам нравятся. Если нет, то… это сделал Оливер.

– Очень хорошо.

– Отлично, значит, это был я. – Рики сияет от гордости, и от его по-мальчишески искреннего вида к глазам вновь подступают слезы.

Вера не привыкла к таким водоворотам эмоций и поэтому ищет спасения в том, что умеет лучше всего.

– Окей, теперь все садитесь. Я делать чай.

Когда все рассаживаются, Вера спешит за стойку, ставит чайник на плиту и выставляет множество банок, чтобы собрать особую композицию. Случай требует от нее чего-то неординарного и выдающегося. Вера берет немного ягод годжи и думает, что еще к ним подойдет. Ха, конечно же, османтус. Она добавляет цветков и снова отступает в раздумье. Требуется еще ингредиент, чтобы из хорошей смесь стала бесподобной. Женьшень? Нет, он плохо сочетается с османтусом. Нужно что-то помягче. Цветки груши? Нет, их естественная синева окрасит смесь, и чай станет невзрачно-бурым. Нужно что-то нетривиальное, способное подчеркнуть момент, что-то вроде…

Птичьего гнезда.

Точно! Вера тянется к четвертой полке справа, но рука проваливается в пустоту. Вера пробует снова, но нет, банка с птичьим гнездом пропала. Она припоминает день, когда рассыпала несколько банок по магазину. Конечно, ей хватило ума разбить банки с самыми дешевыми ингредиентами. Низкосортный улун и прелые цветки хризантемы. А еще в то время она по глупости заказала цветки пиона, которые на вкус оказались как сушеная ящерица. Не то чтобы Вера знала, какова на вкус сушеная ящерица, но вкус наверняка именно такой. Так или иначе, она бы ни за что не разбила банку с птичьим гнездом. Это один из самых дорогих ингредиентов в ее магазине. Может, его передвинули, когда наводили здесь порядок? Вера перебирает содержимое полок, но тщетно, и это ее страшно раздражает.

Она мысленно возвращается в то утро, когда спустилась вниз, и у нее возникло ощущение, будто кто-то побывал в магазине и передвигал предметы. Может, чувства ее не обманули? Что, если кто-то пробрался внутрь и взял банку с птичьим гнездом? На несколько сотен долларов. Вера очень ими дорожила и берегла для избранных посетителей, таких как Алекс…

Вера раскрывает рот. Да, все сходится. Маршалл умирает от аллергии на птичий пух. Вера дает Алексу немного чайной смеси из птичьего гнезда. В дни после смерти Маршалла у Алекса такой болезненный вид.

– Вера, вы в порядке? – спрашивает Джулия.

Остальные прерывают разговор и смотрят на нее с тревогой.

– Может, вам присесть…

Вера жестом заставляет Джулию замолчать. Затем спешит из-за стойки и буквально хватает Оливера за ворот рубашки.

– Оливер, как зовут твоего отца?

– Что? Алекс. Алекс Чен.

Кажется, мир всей своей тяжестью обрушивается ей на плечи, и в то же время под ногами разверзается бездна. Вера не знает, что чувствует по этому поводу, удовлетворение от собственной правоты или огорчение. Она сделала это. Доказала всем и распутала неразрешимое дело. Но сейчас ей хочется только расплакаться. Нужно поговорить с Алексом, немедленно.

Через мгновение Вера уже стремительно шагает по улице к его дому. Остальные с трудом поспевают за ней и засыпают ее глупыми вопросами.

– Что происходит?

– Может, она еще в бреду?

– Вера, может, скажете уже, куда вы идете?

И наконец, когда Вера останавливается перед домом Алекса, Оливер говорит:

– Эй, здесь живет мой отец. Вы его знаете?

Вера жмет на кнопку звонка:

– Алекс, это Вера. Лучше впусти меня. – Не дождавшись ответа, Вера наклоняется к домофону и снова произносит: – Я знаю про птичье гнездо.

Дверь открывается, и Вера входит в подъезд. Остальные следуют за ней.

– Понятия не имею, что происходит, – говорит Оливер. – Что еще за гнездо?

Вера поднимается на этаж и уже собирается постучать, но Алекс сам открывает дверь. При виде него у Веры перехватывает дыхание. Он выглядит ужасно, худой и сгорбленный, как банан, словно его гнетет тяжелый груз. Должно быть, груз вины от убийства собственного сына. При этой мысли сердце Веры сжимается от жалости к Алексу. Он даже не удивляется их появлению.

– Я раздумывал, когда ты догадаешься, – произносит он на мандаринском и плетется обратно в квартиру.

Все следуют за ним, в сумрачное и запущенное жилище.

– Па, что происходит? – спрашивает Оливер.

Алекс молча смотрит на него водянистыми глазами, а потом переводит взгляд на Джулию. Когда он замечает маленькую Эмму, у него вздрагивает подбородок и вырывается всхлип.

– Ты скажи, – произносит он шепотом, обращаясь к Вере. – Я не могу.

– Что сказать? – спрашивает Оливер, и в его голосе прорезаются истерические нотки.

– Прежде чем я скажу… – говорит Вера. – Я не совсем понимаю, Оливер говорит, что его мама мертвая. Но твоя жена, Лили…

Алекс устремляет взгляд в сторону спальни.

– Лили умерла, – он вновь переходит на мандаринский. – Столько лет прошло, а я все никак не мог смириться. Я хотел сохранить в твоем магазине безопасное пространство, Вера. Чтобы можно было приходить туда, где я когда-то был счастлив, и говорить, как будто моя жена все еще жива. И поначалу я представил тебе Лили здоровой, потому что хотел помнить ее