Соллогуба был не так хорош по себе, как замечателен по езде. Его в заводе всегда показывали на ходу. Своей ездой он восхищал всех без исключения охотников.

Закрас, отец знаменитой Красы, был небольшой гнедой лошадью, но очень капитальной и страшно энергичной».

По словам Тихомирова, эти производители были лучшими как у М.С. Мазурина, так и у П.А. Мазурина и коннозаводчики ими постоянно обменивались.

Лучшими матками в заводе Мазуриных Тихомиров считал голицынскую Лютую, тулиновскую Небось, Подъёмную, Сурьёзную 2-ю и Арфу. Из голохвастовских – Ходистую и Ладью, а также Курочку завода Челюсткина, дочь голохвастовского Петушка, и хреновскую Важную. Из лошадей мазуринского завода выше других ставил Красу, вспомнил, что англичанин Гец говорил: Краса правильна и хороша по себе, как настоящая английская лошадь. «Много драгоценного материала разошлось по России с ликвидацией завода Мазурина, но не сумели им воспользоваться, – закончил свою речь старик Тихомиров. – А Миндовский так и вовсе погубил мазуринских лошадей…»

В заключение Тихомиров говорил о тех заводах, которые были в их районе. Здесь находились заводы Мосолова, Апраксина, Загряжского и других. Тихомиров упомянул, что Мосолову принадлежал Волокита завода Сабурова, впоследствии выигравший Императорский приз и принадлежавший князю Оболенскому. Я не преминул расспросить Тихомирова про Волокиту, которого всегда любил, и вот какой получил ответ: «По себе он был хорош, и даже очень, но ленив и палочник. Ездил на нем один из Черновых, так он говорил: „Пока не вырубишь полрощи и потом об него не изломаешь, до тех пор не поедешь“».

Беседа наша кончилась. Я сердечно поблагодарил Тихомирова, спрятал записную книжку, и мы направились к усадьбе. Жар уже спал, и Николай Семёнович заметил: «Наверное, Сергей Васильевич ожидает нас за самоваром». Однако предположение старика не оправдалось. Проходя мимо птичника, мы услышали голос Живаго и зашли туда. Он сидел на корточках и щупал петуха плимутрока; вид у него был сосредоточенный, и ясно было, что он всецело ушел в это важное занятие. Живаго был страстным куроводом и знатоком этого дела. На бегу его шутя прозвали «куриным богом», так как он был одним из первых знатоков этого дела не только в Москве, но и в России. Занятию птицеводством он уделял немало времени и средств, состоял вице-председателем Российского общества птицеводства, был одним из виднейших деятелей в этой отрасли. Надо заметить, что и другие братья Живаго увлекались птицеводством и животноводством. Роман Живаго имел замечательный питомник сеттеров, Сергей Живаго держал голубиную охоту, третий брат также любил птиц. Словом, это была семья, где увлечение животноводством и птицеводством преобладало над всеми другими страстями. Поэтому С.В. Живаго было нелегко расстаться с рысистым заводом, но он вынужден был сделать это из-за болезни. В декабре 1916 года Живаго скрепя сердце распродал свой конный завод. Вармика и лучшую молодежь купил В.А. Щёкин, а матки и молодежь разошлись по разным рукам.

Завод Н.С. Шибаева

Вернувшись с завода С.В. Живаго, я решил предпринять поездку на завод Н.С. Шибаева, куда меня звал С.А. Сахновский. С Сахновским мы часто встречались на бегах, я также бывал у него на даче. Поездка на завод Шибаева требовала целой недели времени, но это не могло меня остановить. Провести целую неделю в обществе такого интересного человека, как Сахновский, было большим удовольствием, а осмотреть завод Шибаева в его присутствии было для меня, начинающего охотника, не только чрезвычайно полезно, но и необходимо. Сахновский, благодаря своей дружбе с М.И. Бутовичем, отнесся ко мне отечески, обещал уступить двух-трех кобыл для моего завода. «Ничего не поделаешь, – сказал он, – покривлю душой перед Шибаевым и уступлю вам одну такую кобылу, которая станет родоначальницей в вашем заводе. И дам еще двух хороших кобыл. Совесть моя будет спокойна, потому что я немало потрудился для Шибаевых и слепил им (это было любимое словечко Сахновского. – Я.Б.) не один десяток знаменитых рысаков». Сахновский уступил мне Кашу и предсказал ее роль в моем заводе. Великий знаток лошади был Сергей Алексеевич!

С.А. Сахновский

После такого заманчивого обещания я готов был ехать с Сахновским не только в Пензенскую губернию, но и в самую глубь Сибири. Предстоящая поездка в Аргамаково, имение Шибаева, волновала и радовала меня.

Накануне отъезда мы весь день провели на даче Сахновского. Сначала я поделился с ним своими впечатлениями о заводе Живаго и высказал мнение о виденных там лошадях. Сахновский слушал внимательно, изредка прерывал меня и вносил поправки в мои оценки. Затем одобрил мой рассказ и похвалил, заметив, что у меня есть глаз, чутье к лошади, а это главное в нашем деле. «Если будете работать, а не вести завод спустя рукава, сделаетесь знаменитым коннозаводчиком, так как вижу в вас данные к тому», – сказал Сахновский.

Я стал расспрашивать Сахновского о шибаевском заводе и тех кровях, которым он придавал особое значение. Вместо ответа Сергей Алексеевич достал из книжного шкафа небольшую книжку – это была последняя опись завода Шибаева. Он протянул ее мне и сказал: «Сегодня на сон грядущий изучите состав завода. Вам это будет нетрудно, так как вы с Карузо первые знатоки генеалогии у нас, а завтра в вагоне мы потолкуем о кровях в шибаевском заводе».

В течение этого дня Сахновский рассказал мне много интересного о своих прежних рысаках. Имена Красивого-Молодца, Кряжа, Кряжа-Быстрого, Красавца-Быстрого, Ладьи, Пороха, Подарка, Чары, Не-Тронь-Меня мелькали в нашем разговоре и словно вводили меня в круг шибаевских коннозаводских дел и интересов. Эта беседа имела для меня большие последствия и особенно четко сохранилась в моей памяти. Как сейчас вижу старика Сахновского в русской цветной шелковой рубахе, в расстегнутой поддевке из тонкой чесучи, со старомодной цепочкой на шее, скрепленной посреди груди небольшой бляшкой с двумя кисточками.

Мы сидим на балконе, я слушаю его с напряженным вниманием. Он дает характеристику Серебряного и вдруг на самом интересном месте, как будто нарочно, прерывает рассказ и, приблизившись к двери, кричит: «Мама, не забудь положить носовые платки». Мамой он всегда называл свою почтенную супругу, одну из симпатичнейших и милейших женщин, которых я знал. «Что ты, Серёжа, – следует ответ, – всё положу, не беспокойся».

Наш разговор продолжается. Мы курим, иногда спускаемся в сад (а сад при даче Сахновского большой, живописный и запущенный совершенно, как в забытом и заброшенном подмосковном имении), потом опять возвращаемся на балкон и всё ведем бесконечную беседу о лошадях.

Наконец появляется жена Сергея Алексеевича и с кроткой улыбкой спрашивает: «Не