и убежать в свои родные леса, хотя и там ему не лучше, потому, что прежние товарищи никогда не соглашаются принять в свое общество побывавшего в обществе людей, – если не достигает этого, то его продают старым охотникам, которые уже не в силах выезжать на травлю зверей в лес и тешатся этим зрелищем у себя дома.

Также, или почти также, поступают и с людьми. Молодой человек, вырвавшийся из школы, кидается в свет сгоряча, без оглядки. Полный силы, полный страстей, юноша несет туда свои надежды, свои желания, свои юные, крепкие помыслы, свои верования. Но свет скоро останавливает его, дикого нарушителя общего застоя, или, как говорят, порядка и ставит в свою школу на раскаленную арену своих действий; начинается тяжкое бичевание, и тешится над своим школьником свет, заставляя его плясать в одну ногу с собой, под свою дудку; если гордый, непреклонный, силой своей воли новичок исторгается из этой школы, из этого очарованного круга, свет старается погубить его общим презрением, общей насмешкой, враждой, и юноша остается в обществе избитый, измученный тяжкими, унизительными испытаниями, один-одинехонек, служа метой для всех, кому захочется бросить в него камень или грязью. Такой человек уже не есть полезный труженик этого мира, к которому он питает взаимную нелюбовь; это испорченная, негодная машина, которая иногда сама собой скрипит, и пищит, и вертится, но к делу вовсе негодна, сколько не заводи ее; это разбитый грозой дуб, которого вершина все еще зеленеет несколькими поблеклыми листьями, не дающими путнику ни тени от солнца, ни защиты от дождя и качается по воле ветра и непогоды.

Наружный колорит Германштатского населения таков же, как и в Кронштадте. Валахи, саксонцы, венгерцы, немцы, цыгане пестреют своими одеждами, разногласят наречием. Первые три племени ненавидят друг друга до крайности; австрийским немцам ни до кого и ни до чего нет нужды; были бы они сыты, да было бы у них пиво и еще кое-какие утехи, так они и довольны; по своему счастливому предрасположению, они во всем своем умеют отыскать хорошую сторону.

Путешественник найдет в Германштате в гостиницах не только приют, но некоторого рода комфорт; обращаем его внимание на форель, которую привозят сюда из горных речек: она превосходна, хотя не в таком изобилии как в горах, в Валахии.

Остановимся на минуту на границе австрийско-валахской. Посмотрите на юг, за валахскую черту: там природа величественна, горные долины роскошны, но кое-где видишь ветхий домик, деревушки дышат нищетой; люди бедны до изнурения; редко встретишь человека без зоба или признаков другой не менее ужасной болезни. Смотрите на север: в Трансильвании большие села саксонцев красуются словно города; в них все дома каменные и многие двухэтажные; все на один лад, с фронтонами в виде усеченного треугольника; посмотрите на села австрийских валахов: дома той же, восточной архитектуры, как в Валахии, но какая разница: тут они привольны, обширны, с прекрасными крытыми галереями вокруг, народ рослый, здоровый, одетый живописно; а эти люди платят иногда до 50 гульденов серебром правительству, между тем, в Валахии не платят и пяти. Несколько ступеней земли отделяет два народа одного происхождения, одного языка, одной веры, но столь различного по внутреннему управлению и благосостоянию.

Австрийцы, с такими затруднениями впускающие к себе иностранцев, отпускают их чрезвычайно радушно; на заставе пропишут ваш паспорт, спросят, нет ли каких вещей, за которые возьмут два-три крейцера пошлины, как бы только для того, чтобы напомнить вам о таможенной власти, и без осмотра, без расспроса, менее чем в пять минут, шлагбаум поднят перед вами: поезжайте куда хотите, только не в австрийские владения.

Остановимся опять в Козье. Название чисто славянское, как и большая часть горных деревень и монастырей, еще не переведенных в валахские имена, на манер Кимполунга, называвшегося некогда Длинно-поле и других. Козье, как говорят, получило свое название от гряды гор, высоко виднеющейся над ними, из которых одна имеет вид козьей головы с рогами. Другие говорят, что кто-то из воевод, еще до построения монастыря, любил охотиться здесь за дикими козами и от того кряж гор прозван Козьим, а по его имени и сам монастырь.

Монастырь основан в начале XIII века знаменитым Мирча – воеводой. – Внутренность церкви сохранилась, с тех пор, неприкосновенной, как будто самые враги христианства, несколько раз разрушавшие монастырь, чтили храм, в котором покоился прах его славного основателя. – В переднем притворе церкви, под полу изгладившейся мраморной доской, покоится этот прах; рядом с ним, под той же доской прах жены Михаль – воды, прозванного великим, героя края. На стенах полуизгладившиеся лики святых, живописи того же времени, у входа – страшный суд, со всеми изображениями, какие внушали живописцу страх казни и надежда веры; против алтаря, на стене, возле трона господаря, картина, изображающая по одну сторону самого Мирчаводу, по другую – его жену, католичку, с ребенком у груди; в уровень с лицом первой фигуры изображение церкви, такой, какая вышла из-под рук тогдашних строителей: живопись не совсем дурна для тогдашнего времени; резьба вообще везде очень тонка и искусна; алтарь сохранился в том же виде. Церковь посвящена Животворящей Троице; в ней раздавались молитвы, на славянском, греческом и, наконец, валахском языке, но всегда неизменимые, одного и того же православного исповедания.

Старинные храмы и монастыри большей частью воздвигались или в исполнение обета, как благодарственное приношение, или как очистительная жертва. Мирча-вода вел войну с венграми: он изнемогал под их ударами. Раз, после битвы заснул он, не снимая своих бранных доспехов, под деревом; во сне явился ему образ Животворящей Троицы и сказал, чтобы он немедленно опять дал битву врагам. Мигом поднялся лагерь и Мирча – вода разбил наголову венгров. – Благодарный, он воздвигнул церковь там, где явился ему благовестительный образ и на том самом месте, где стояло дерево, стоит нынче алтарь. – Если бы кости Мирчи-воды могли чувствовать все унижение, все бедствия, постигшие потом любимую им родину, – то давно бы перетлели от страдания, а теперь, говорят, они все еще целы.

На том месте, где стояла католическая часовня жены Мирча-воды, возвышается нынче монастырская колокольня: ядра испятнали ее; это было во время войны «за веру», но колокольня уцелела, между тем как часть монастырских келий, которая шла влево от нее, лежит в развалинах. Мы видели монаха, который, раненый, был взят турками в монастыре и находился при них во все время их пребывания в Козьем. – Старый, немощный, он только помнил свои страдания и не знал страданий церкви и отечества.

Часто заезжал я отдохнуть в Козий, часто видел я, как