может быть кредит! Венгерское дворянство, отстаивающее права свои с таким жаром, допустило ответственность лицом за неплатеж долгов, и постепенное водворение кредита дало уже благие плоды: уменьшение процентов при займах, служит явным тому доказательством.

Господствующая здесь звонкая монета – австрийские цванцигеры, которые ходят едва ли не во всей Европе, голландские и австрийские червонцы, русские серебряные рубли и, наконец, пары, мелкая медная турецкая монета, с примесью части серебра, которая, переделываясь беспрестанно в Константинополе, до того измельчалась, что носит одну тень пар и скоро превратится в монету воображаемую.

За всем тем еще много фальшивых пар, в которых уже вовсе нет примеси серебра. Есть еще в обороте турецкая золотая монета, которая, при нынешнем переделе, могла бы восстановить свой потерянный курс, если бы финансовые средства Турции дозволили привести этот передел к окончанию. Для иностранца всего выгоднее привозить австрийские и голландские червонцы или цванцигеры, но не советуем иметь с собой банкирских билетов.

В Валахии всего пять тысяч войска, кавалерии и пехоты, между тем, как одна южная граница по Дунаю простирается на девятьсот верст; эту линию должно оберегать и в мирное время, потому что она служит карантинной чертой со стороны Турции; а что она оберегается хорошо, довольно сказать, что с учреждения ее русским правительством, до настоящего времени, в Валахии, следовательно, и в прилегающих к ней на севере провинциях, не было чумы, между тем, как в прежнее время не проходило пяти-шести лет, чтобы эта страшная гостья не появлялась здесь грозой небесной. В помощь солдатам, содержащим кордон, придано несколько деревень придунайских крестьян. Жалкий народ эти крестьяне! Но солдаты везде имеют здоровый вид, хорошо одеты, сыты и очень порядочно обучены. Нынче послано несколько кавалерийских и пехотных офицеров и солдат в Вознесенск и другие места, в России, для узнавания порядка службы и усовершенствования по фронтовой части. Деятельность князя кипит повсюду, во всех частях гражданского и военного управления. Но надо заметить, что к войску он больше привязан, за то его и любят военные. – Здешний солдат служит шесть лет; жаль, что уничтожили наем солдат, выслуживших свои лета; говорят, обременительно для деревень, которые поставляют их, но от этого много выигрывала служба, имевшая всегда закваску старых, обученных и опытных солдат.

Глава V

Между Рымником и Кимполунгом, на расстоянии около двух почт от каждого из них, вдался в горы небольшой городок Курте-Аржис, бывший некогда столицей Валахии, а нынче служащий резиденцией Аржиского Епископства. Церковь епископства великолепнейшая во всей Валахии; она сохранилась неизменной от времен своего построения (в XIII веке) и может служить образцом древней славяноготской архитектуры, образцом прекрасным, достойным изучения. – Предание о построении его напоминает легенду сооружения Кельнского собора.

Архитектор Мануло, которому предоставлены были все средства для сооружения такого храма, чтобы ему дивился весь свет, провел много мученических годов, над составлением плана, достойного этой великой мысли, и, наконец, почерпнув вдохновение из нечистого, как говорят, источника, он начертал план, которым сам был восхищен. – Приступили к постройке, но тут случились такие препятствия, каких никто не предвидел и каких не могли отстранить человеческие силы: едва выводили стену, – она обрушалась и всякий раз, когда заканчивали вновь воздвигаемую на ее развалинах, случалось то же, она падала и погребала под собой кого-нибудь из работников. – Панический страх овладел ими. – Они отказались от работы, – несмотря на святость обета, которым связал их Мануло; все видели тут дело недоброе и обвиняли Мануло; бедный архитектор был в отчаянии: он мучился муками Тантала, видя свою высокую идею не исполненной, когда она уже рисовалась, величественная, в его воображении, когда все средства были у него под рукой. – Поджигаемый гордостью передать свое имя потомству в сооружаемом им храме Господу Богу, он готов был заключить условие с дьяволом, чтобы только достигнуть этой цели, и дьявол, всегда готовый на послуги подобного рода, предстал перед ним, соблазнительный и льстивый, и потребовал от него, по-видимому, весьма немногого; именно, чтобы он заложил в сооружаемую стену первого пришедшего заутра постороннего человека, кроме рабочих: рабочие видно не нужны ему были или дьявол презирал душами плебейскими. Мануло подумал: ведь всякая падающая стена погребала под собой одного человека, а всякая сооружаемая стена падала, и сколько человек уже погибло, а тут одним можно отделаться от всяких опасений за жизнь других; люди рассуждают чрезвычайно логически, когда дело идет об их личных выгодах, хотя бы они приобретались на счет бедствия других, и совесть в этом случае чрезвычайно уклончива; а черт себе думал: что мне в этих людях, которых погубил я под развалинами стен: мне нужно не тела их, а души; а тут непременно будут две; он рассчитывал весьма верно: черти редко ошибаются в расчетах. Мануло объявил свое решение работникам. Страшно стало всем: их жены и дети одни приходили сюда; однако архитектор, увлекаемый своей мыслью, успел выманить их согласие на проведение в исполнение такой чертовской воли. – Поднялась заря; люди принялись за работу и устроили в стене пустоту в рост человека; молча готовили они эту могилу; в томительном ожидании посматривали на ведущую к ним тропинку… и вот, показалось на ней вдали небольшое, движущееся пятнышко; оно росло по мере приближения своего; взоры всех устремились к нему и вскоре увидели женщину, беспечно идущую к своей могиле. Иные из мастеровых, готовы были закричать, чтобы она воротилась, но Мануло удержал их; в судорожном напряжении каждый рабочий силился узнать несчастную, боясь увидеть свою жену или дочь, и в эту минуту всякий раскаивался за данный обет. Но женщина приближалась и все узнали… жену архитектора. Несчастный постиг ниспадшую на него кару небес… неподвижен и безмолвен глядел он на жену свою, прекрасную, веселую, шедшую к нему с песнью и лаской, на жену, с которой он не успел еще прожить и одного счастливого месяца, и которую приносил на жертву своему тщеславию, – и он пожертвовал ей; человек горделивый и чувствительный только к одной своей славе, он нашел в себе силы указать на нее рабочим, несмотря на рыдания женщины, от которых надрывались их грубые сердца, несмотря на то, что с ней хоронил свое собственное счастье: слава для него была дороже счастья и жизнь в потомстве дороже жизни другого мира. – Несчастную повели на жертву; сам муж положил первый камень ее гробницы, чтобы подвинуть к работе других… Мало-помалу дневной свет стал меркнуть перед ней, и вот, только один луч, яркий и приветливый, еще блестел в ее сухой могиле… вот пошатнулся и тот, стал суживаться к верху, поднимался все