– Вы осуждаете меня? – спросил вдруг Андрей, когда я уже поднялась, чтобы выйти. Наверное, он понял мой ответ без слов, потому что сам отвел взгляд. – Она не должна была умереть. Не должна была. Вы ведь знаете, кто ее убил? Скажите мне, если знаете!

– Ищете виноватого? – спросила раздраженно. – Так знайте, что вы сами же ее и убили. Пусть не вы затянули на ее шее петлю, но убили ее вы.

Я хотела добавить еще, что, не будь того поддельного завещания, Лизавета осталась бы жива – но сдержалась. Все же это чересчур жестоко. Кроме того, взгляд Андрея сделался сейчас очень решительным и недобрым – нельзя было называть ему имя убийцы. Потому я просто поскорее вышла.

Мне нужно было теперь разыскать Дашу – но долго искать и не пришлось. Она начищала настенный подсвечник у самой двери в библиотеку, усердно делая вид, что страшно занята работой, а вовсе не подслушивает. Надо сказать, что с момента объявления ее невестой Василия Максимовича никто в доме уже не смел обращаться к девушке как к горничной – она не занималась уборкой отныне, а лишь прогуливалась по дому и парку в собственноручно сшитых господских платьях. Платья были модных фасонов, дорогих материй, хотя могли бы быть чуть более аккуратно сшитыми и в чуть менее аляповатых расцветках. Так что сейчас Даша, чистящая подсвечник в вычурном платье с обилием рюша и искусственного жемчуга смотрелась особенно нелепо.

– Даша, оставьте это, прошу, – улыбнулась я, мягко вынимая из ее рук тряпку и беря под локоть, чтобы увести в гостиную.

– Что вы, Лидия Гавриловна, у меня еще дел полно! – Та пыталась сопротивляться, не желая входить в комнату, где, как уже она знала, ждут полицейские.

– Это ненадолго, – я раскрыла дверь, не давая уже ей возможности сбежать, – прошу…

Замешкавшись на пороге, Даша все-таки вошла.

Платон Алексеевич действительно был уже в гостиной и без выражения глядел на меня из-под бровей. Чуть дальше стоял Севастьянов, страшно недовольный, что главенство больше не принадлежит ему; и Кошкин, как всегда настороженный.

– Прошу прощения, господа, что заставила ждать, – легко поклонившись, я прошла и села в одно из кресел.

– Не понимаю… у вас появились какие-то новые сведения для следствия? – раздраженно спросил Севастьянов, тоже присаживаясь.

– Можно сказать и так, – пожала я плечами, а потом повернулась к Даше, – как Митенька? Здоров ли?

– Вполне, Лидия Гавриловна… – с заминкой ответила девушка.

– Я рада, что та ночь, когда его кроватку вы неосмотрительно передвинули к окну, прошла для малыша без вреда. Кстати, зачем вы ее передвинули? Ведь прежде она всегда стояла у стены? Там ей самое место, а из окна ужасно дует.

Даша испуганно взглянула сперва на меня, потом на Платона Алексеевича, хмуро нас слушающего. Но пролепетала она лишь что-то невразумительное.

– Очевидно, это было проделано для того, чтобы я, качая люльку, села возле окна и просто не имела бы шанса не увидеть ваш спектакль.

– Вы, Лидия Гавриловна, хотите сказать, что увиденное вами той ночью было подстроено? – насторожился Платон Алексеевич. А потом перевел взгляд на Дашу. – Это правда?

Даша теперь вовсе молчала, только глаза ее начали испуганно бегать. Но потом все-таки губы ее задрожали, и она произнесла плаксиво:

– Я не виновата! Я не делала ничего, ей-богу – это он меня заставил! Это все он!..

– Кто? – в один голос спросили Севастьянов и Кошкин.

А Даша, закрыв лицо руками, громко разрыдалась.

– Тот, у кого имелся самый очевидный мотив, – ответила я за нее. – Вы знаете, господа, что иногда я… словом, интересуюсь тем, чем интересоваться мне совсем не следует. И должна признать, что это сыграло со мной злую шутку. Меня вынудили смотреть, как некий мужчина уводит в парк женщину в белом плаще – в том самом, в котором я прежде видела Эйвазову. Разумеется, увидев этот плащ снова, я и мысли не допустила, что это была уже не Эйвазова, и на этом заблуждении следствие построило целую теорию, будто убийцей является ее спутник. Спутник – а не тот, кто более всех подходил на роль убийцы. У Василия Максимовича был веский мотив, была личная неприязнь к Лизавете Тихоновне, но его неопровержимое алиби делало ничтожным все. Зато, если допустить, что Эйвазову убили не в ту ночь, когда решило следствие, а сутками раньше, когда Василий Максимович еще был в доме – все встает на свои места.

Пока я договорила, Даша рыдала, не умолкая ни на секунду. Севастьянов смотрел на меня пораженно, а Кошкин с недоверием. О чем думал Платон Алексеевич я, как обычно, понять не могла.

– Так это вы, Даша, изображали Елизавету Тихоновну в ту ночь? – спросил, наконец, Севастьянов. – А та, выходит, была уже мертва к этому времени?

Даша закивала, не прекращая плакать:

– Он меня заставил… я и плащ сшила такой же точно, как у Лизаветы Тихоновны, только под свой рост, и ссадину эту на щеке… румянами нарисовала. Я хотела сперва Наталью Максимовну к окошку позвать, а потом увидела вас, Лидия Гавриловна, в коридоре, и решила, что так даже лучше…

– Эйвазову убили на сутки раньше, чем мы все думали. Она отправилась в избу одна и ночью, как часто делала это, а Василий Максимович пошел следом, – сказала я, когда Даша снова замолчала. – Вскрытия не проводили, так как причина смерти была очевидной. Да и мнения доктора Берга никто не спрашивал. А он, меж тем, вполне допускает, что мы ошиблись с датой смерти.

Сомневался, казалось, один Кошкин:

– А кто же тогда изображал мужчину рядом с вами? – спросил он Дашу. – Ведь был же мужчина? А Василий Максимович совершенно точно находился в это время в Пскове.

– Мужчину изображал цыган Григорий, – снова ответила я, когда поняла, что ответа от рыдающей Даши мы не дождемся. – Едва ли он понимал, с какой целью Даша просила его это сделать. Или он все знал?

Я испытующе смотрела на девушку, и та сдалась:

– Нет, не знал он ничего. Васи не было – он перед отъездом наказал только найти какого-нибудь мужчину да разыграть все это. А кого я могла найти, кроме Гришки?! Он давно ко мне подкатывал… сразу и согласился. Плащ я взяла из избы, трость – Васину и шляпу тоже его.

– Но потом, когда стало известно об убийстве, Григорий все понял, так? Стал требовать денег за молчание – но поплатился жизнью.

– Доказательства есть? – мрачно спросил в повисшей тишине Платон Алексеевич. – И будете ли вы, Дарья Никитична, с нами сотрудничать? Вы ведь молодая мать, суд, возможно, это учтет.

Даша порывисто закивала:

– Буду, буду! Я все скажу! Я ведь не хотела, чтобы до убийства дошло – это он меня заставил! Я бы сама ни за что…

– И все же доказательства нужны, – прервал ее Платон Алексеевич. – Нож хотя бы. Куда Василий Максимович его дел?

– Не знаю…

– Нож он в колодец наверняка скинул, – отозвался Кошкин, – там, в Масловке, колодец стоит почти напротив дома Гришки. Не найдем.