до городка Парадис – кучки небрежно рассыпанных домишек, – где дорога внезапно обрывалась. Там мы и оставили машину. Я взяла мобильный и попробовала поймать сигнал, но сигнала не было.

Солнце все еще стояло низко, когда мы начали карабкаться на восточный склон гор Чирикауа, выискивая тропу к Каньону Эха; склоны и иззубренные скалы, шипами выступающие на безводной поверхности пустыни, множились и обступали нас, как вопрос, на который невозможно дать ответа.

Сердце света

(Последние элегии потерянным детям)

(ЭЛЕГИЯ ОДИННАДЦАТАЯ)

Пустыня разворачивается вокруг них, бескрайняя и однообразная, по мере того как поезд все дальше уходит на запад вдоль длинной железной стены. Далеко на востоке солнце встает из-за цепи гор величественной громадой из синевы и багрянца, ее края лохматы, как будто нанесены нерешительными мазками исполинской кисти. Они совсем присмирели, шестеро ребятишек, притихли, как никогда доселе. Закованные в железные тиски своих страхов.

Одни сидят на краю гондолы, обратив лица на восток, болтая ногами, выдувая шарики слюны и наблюдая, как те уплывают вдаль, а больше глядя вниз, на проплывающую под ними землю, иссушенно-белую, коричневую, испятнанную побегами колючих кустарников, пропоротую причудливыми каменными столбами. Другие сидят скрестив ноги и лицом к голове состава, острее ощущая свое одиночество, позволяя ветру шершавить им щеки и спутывать волосы. А еще двое, самые младшие, так и лежат на боку, прижавши щеку к крыше гондолы. Они следят глазами за однообразной линией горизонта, мысли и образы в их головах нанизываются на нитку бесконечного, бессмысленного предложения. Пустыня вокруг них точно громадные неподвижные песочные часы: песок исправно ссыпается, а время застыло.

Потом шестой мальчик, он теперь самый старший в их маленькой компании, засовывает руку в карман куртки и ощущает под пальцами холодные четкие края мобильного телефона. Он нашел аппаратик, засунутый кем-то под рельсу, на последнем грузовом дворе, пока вместе с другими упражнялся заскакивать на подножку поезда, и припрятал от греха подальше. Еще он нашел черную шляпу, почти совсем новую, и теперь щеголял в ней. Их провожатый против найденной шляпы ничего не имел, пробурчал «носи, если приспичило», а про телефон мальчик точно знал, что их провожатый тут же отберет находку, если застукает с ней мальчика, даром что телефон был разбитый и непригодный.

Он оглядывается убедиться, что их провожатый дрыхнет, и тот да, все еще дрых. Да так крепко, будто впал в кому, отчалил от них, съежившийся под брезентом, и глубоко дышит. И тогда мальчик вытаскивает из кармана телефон. Экран вдребезги, точно в него ударилась птица или прострелила пуля, батарейка давно сдохла, но мальчик все равно показывает телефон остальным детям с таким видом, словно хвастается сокровищем, найденным после кораблекрушения. Они все показывают жестами, что оценили, но вслух не произносят ни звука.

Он предлагает им игру, говорит, смотрите, как делаю я, и внимательно слушайте. Первой он передает мертвый телефон одной из девочек, той, что постарше, и говорит: «На вот, позвони, давай, звони кому хочешь». Она не сразу понимает, чего он от нее желает. Но он повторяет свое «давай, звони», и она улыбается, кивает и оглядывает одного за другим остальных, ее усталые глаза внезапно становятся огромными и возбужденно загораются. Она переводит взгляд на телефон у себя в руке, хватает себя за воротник и выворачивает его, глядя на что-то, вышитое на его изнанке. Она делает вид, что набирает длинный номер, потом прижимает телефон к уху.

Да? Алло? Мы на пути к тебе, мама, не волнуйся. Мы скоро будем. Да, у нас все хорошо.

Остальные наблюдают за ней, уясняя себе правила этой новой игры, каждый в меру своего разумения. Старшая девочка быстро сует телефон в руки младшей сестре и шепотом подсказывает, что делать, чтобы поддержать игру. Та слушается. Она набирает номер – всего три циферки, – она стесняется предательски черного от копоти полукружья под ногтем ее указательного пальца, она знает, что бабушка заругает ее, если увидит, какие у нее грязные ногти. Потом прижимает телефон к уху.

Что ты ела на обед?

Остальные ждут, пока она сподобится сказать что-нибудь еще, но, кроме этого коротенького вопроса, она не произносит больше ни слова. Сидящий рядом с ней мальчик, один и старших, мальчик номер пять, забирает у нее телефон и тоже «набирает» номер, но подносит телефон не к уху, а ко рту, словно это рация.

Алло? Алло? Вас не слышно. Алло?

Он оглядывает остальных с некоторым вызовом, еще ближе подносит ко рту телефон и выдает в микрофон смачный харк: «Бу-э-э!» И первый заходится приступами неуклюжего, пубертатно-ломкого смеха. Кто-то из ребят тоже смеется, а он передает телефон дальше.

Теперь телефон получает мальчик номер четыре. Аппаратик дрожит у него в руке, и мальчик ничего с ним не делает, а только передает третьему мальчику, тот делает вид, что это не телефон, а кусок мыла, и молча изображает, как намыливается.

Кто-то из детей смеется, другие заставляют себя смеяться. Следующим по очереди идет самый младший мальчик, мальчик номер три, он застенчиво улыбается, держа во рту большой палец. Потом медленно вытягивает палец изо рта. Теперь его очередь, и он честно включается в игру. Он глядит на телефон, баюкая в сложенных ковшиком ладошках, потом поднимает взгляд на остальных. По их глазам, по их взглядам, подталкивающим его, он понимает, что должен что-нибудь сказать в телефон, что хватит ему помалкивать, как он тихо помалкивал всю дорогу. И тогда он делает глубокий вдох и, глядя на телефон, который по-прежнему баюкает в ладошках, начинает шептать в него. Это первый раз за всю поездку, что он заговорил, и теперь он говорит дольше, чем когда-нибудь в жизни:

Мама, я не сосал свой большой палец, совсем не сосал, ты, мама, будешь мной такой гордой и еще гордой, что мы ехали на спинах многих зверюг, много дней и теперь уже недель, сколько их было, я не уверен, но я уже стал мужчиной, и так уже много времени прошло, а я до сих пор помню камушки, как ты любила бросать их в зеленое озеро, когда мы ходили на берег, одни камушки были темные, другие совсем плоские, а еще другие маленькие и блестели, и один такой у меня с собой, я его тогда не бросил в воду, и он сейчас у меня в кармане, а мои братья и сестры по поезду, они хорошие люди, мама, они все такие смелые и сильные, и лица у всех такие разные, один мальчик все время сердитый, но говорит во сне на странном языке, а как проснется, говорит на нашем языке, но все равно сердитый, а другой мальчик, он всегда почти серьезный, хотя иногда выделывает смешные штуки, а когда он серьезный, говорит, чтобы мы приготовились к пустыне, мама, и я знаю, что он прав, и еще с нами две девочки, они сестры и совсем похожие, просто одна побольше, а другая поменьше, и которая поменьше, у нее не хватает во рту зубов, как и у меня скоро будет не хватать, потому что я чувствую, что один или два уже качаются у меня во рту, а эти две девочки вообще-то никогда ничего не боятся, даже та, которая поменьше, они обе вежливые и смелые, они никогда не плачут и носят рубашки и всегда держат их чистыми, что бы ни случалось, а на воротничках рубашек их бабушка вышила им номер телефона их мамы, которая ждет их на другом краю пустыни, они мне показали однажды эти номера, и они совсем такие же, как номер, который ты тоже вышила у меня на рубашке, чтобы я мог позвонить моей тете, когда перейду на другую сторону пустыни, обещаю тебе, я буду сильный, когда мы все вместе полезем через стену, и не побоюсь спрыгнуть, и зверюг никаких не побоюсь тоже, и по дороге через пустыню не буду просить, чтобы остановиться и отдохнуть, я тебе обещаю, что перейду через пустыню, и пройду всю дорогу до большого города, и перееду через мост на новой красивой машине, а через мост будут огромные дома из стекла, и они будут выситься, чтобы приветствовать меня, так мне сказал седьмой мальчик, потому что вначале нас было семь, и седьмой мальчик был самый старший, он один среди нас не боялся нашего провожатого и защищал нас от него, и наш провожатый выглядел даже немножко испуганно, когда седьмой мальчик следил за ним своими большими глазами, как у собаки, он всегда следит за нами