– Мы договорились насчет расстояния, господа, – сказал маркиз. – Двадцать шагов, полагаю, достаточно?

– Двадцать шагов, – надменно ответил один из друзей Феррари, неряшливого вида человек средних лет с торчащими в разные стороны усами, который, как я подумал, именовал себя капитаном Чиабатти.

Секунданты продолжили молча отсчитывать шаги. Во время этой паузы я повернулся ко всем спиной, снял очки и сунул их в карман. Потом надвинул шляпу на глаза, чтобы это изменение не очень бросалось в глаза, и, заняв прежнее положение, стал ждать. Еще не до конца рассвело, но небо уже заиграло опаловыми отсветами, а единственная тонкая светло-розовая полоска на востоке походила на флажок на копье герольда, возвещавшего о наступлении утра. Послышалось негромкое чириканье пробуждавшихся птиц, трава сверкала мириадами капелек ледяной росы. Я ощутил какое-то странное спокойствие и на несколько мгновений показался самому себе механизмом, приводимым в движение чьей-то чужой, а не собственной волей. Во мне не осталось никаких страстей.

Зарядили пистолеты, и маркиз, весело и деловито оглядевшись по сторонам, спросил:

– Думаю, можно расставлять противников?

Согласившись с этим предложением, Феррари отошел от дерева, к которому прислонялся, словно испытывая усталость, и направился туда, куда указали его секунданты. Он сбросил шляпу и пальто, и я увидел, что он по-прежнему был в вечернем костюме. Лицо у него осунулось и болезненно побледнело, под глазами залегли темные круги, а взгляд был полон мучительной и горькой тоски. Он жадно схватил протянутый ему пистолет и внимательно, со зловещим интересом рассмотрел его. Тем временем я тоже скинул шляпу и пальто. Маркиз посмотрел на меня с одобрением.

– Без очков вы выглядите гораздо моложе, граф, – заметил он, протягивая мне оружие.

Я равнодушно улыбнулся и занял место на указанном расстоянии ровно напротив Феррари. Он был по-прежнему занят разглядыванием пистолета и ни разу не поднял глаз.

– Вы готовы, господа? – с холодной учтивостью спросил Фречча.

– Совершенно готовы, – последовали ответы.

Маркиз Давенкур вытащил носовой платок. Тут Феррари поднял голову и впервые посмотрел мне прямо в глаза. Боже правый! Забуду ли я когда-нибудь, как окаменело от ужаса его бледное лицо, как в безумных глазах отразилось замешательство? Губы у него зашевелились, словно силясь что-то произнести. Он пошатнулся.

– Раз! – крикнул Давенкур.

Мы подняли пистолеты.

– Два!

Лицо Феррари сделалось еще более испуганным и ошеломленным, когда он, не мигая, смотрел на меня и прицеливался. Я гордо улыбнулся, потом ответил взглядом на его взгляд, увидел, как он вздрогнул и рука у него задрожала.

– Три!

Белый платок упал на землю. Мы тотчас одновременно выстрелили. Пуля Феррари прожужжала мимо, чуть разорвав мне пиджак и поцарапав плечо. Дым рассеялся. Феррари по-прежнему стоял прямо напротив меня, глядя перед собой безумным и отстраненным взором. Пистолет выпал из его ладони. Он вдруг подбросил руки кверху, содрогнулся и, издав придушенный стон, ничком упал на траву. Врач бросился к нему и перевернул на спину. Он был без сознания, хотя глаза его были широко раскрыты, слепо уставившись в небо. Спереди его рубашка уже пропиталась кровью. Мы все окружили его.

– Хороший выстрел? – спросил маркиз с равнодушием опытного дуэлянта.

– Да, действительно хороший выстрел! – ответил доктор, покачав головой, когда закончил осмотр раны. – Прекрасный! Он умрет через десять минут. Пуля прошла сквозь легкие рядом с сердцем. Честь, безусловно, восстановлена!

В это мгновение с губ умирающего сорвался глубокий мучительный стон. В жутко закатившихся стекленевших глазах снова появились ясность и осмысленность. Он с сомнением по очереди оглядел собравшихся, и, наконец, его взгляд остановился на мне. Тут он как-то странно заволновался, губы его зашевелились, ему очень хотелось заговорить. Доктор, наблюдавший за его движениями, влил ему в рот коньяку. Это сразу придало ему сил, и он с огромным усилием приподнялся.

– Дайте мне поговорить, – тихо выдохнул он, – с ним! – Потом указал на меня и забормотал, как во сне: – С ним… наедине, наедине! Только с ним!

Остальные, немного обескураженные его поведением, отошли, чтобы не слышать нас, а я приблизился и опустился на колени рядом с ним, наклонив голову между его лицом и утренним небом. Его безумный взгляд впился мне в зрачки с жалобным и молящим ужасом.

– Именем Господа, – хрипло прошептал он. – кто ты?

– Ты меня знаешь, Гвидо! – ровным голосом ответил я. – Я – Фабио Романи, которого ты когда-то называл другом! Я – тот, чью жену ты украл! Чье имя оклеветал! Чью честь опозорил! Ах, да посмотри же на меня! Твое сердце скажет тебе, кто я!

Он тихонько застонал и поднял дрожавшую руку.

– Фабио? Фабио? – выдохнул он. – Он же умер… Я видел его в гробу…

Я нагнулся еще ближе.

– Меня похоронили заживо, – проговорил я ледяным тоном, чеканя каждый звук. – Пойми, Гвидо, заживо! Я выбрался – неважно как. И вернулся домой – чтобы узнать о твоем предательстве и своем бесчестии! Дальше рассказывать?

По его телу прошла страшная дрожь, голова стала болтаться из стороны в сторону, на лбу выступили крупные капли пота. Я аккуратно вытер ему платком губы и лоб – нервы у меня напряглись до последнего предела, – потом улыбнулся, как женщина, у которой вот-вот начнется истерика.

– Ты помнишь аллею, – произнес я, – милую старую аллею, где поют соловьи? Я видел там тебя, Гвидо, – с ней! В тот самый вечер, когда вернулся с того света. Она была в твоих объятиях, ты ее целовал, говорил обо мне и поигрывал ожерельем на ее белой груди!

Феррари поежился под моим взглядом, потом содрогнулся.

– Скажи мне… Быстрее! – прохрипел он. – Она… тебя узнала?

– Еще нет! – медленно ответил я. – Но скоро узнает – когда я на ней женюсь!

Его стекленеющий взгляд наполнился горькой тоской.

– О Боже, Боже! – громко простонал он, словно раненый зверь. – Ужас, какой ужас! Пощади меня, пощади…

Хлынувшая кровь не дала ему договорить. Дыхание его становилось все слабее, по лицу постепенно разливалась мертвенная бледность перед приближавшейся кончиной. Дико уставившись на меня, он шарил руками по земле, будто искал что-то потерянное. Я взял в руки его слабеющую трясущуюся ладонь и крепко сжал ее.

– Остальное ты знаешь, – тихо сказал я, – и понимаешь мою месть! Но все кончено, Гвидо, теперь все кончено! Она обманула нас обоих. Да простит тебя Бог, как прощаю я!

Он улыбнулся, и в его быстро стекленеющих глазах вспыхнула нежность, тот прежний мальчишеский взгляд, который покорил меня в былые дни.

– Все кончено, – повторил он каким-то жалобным лепетом. – Теперь все кончено! Боже… Фабио… прости…