– А Кэрол?

Пожарный улыбался, но тут снова погрустнел.

– Для меня Кэрол в качестве первосвященника – примерно как еще один удар по ребрам.

– Вы думаете, у нее злые намерения?

– Я уверен, что намерения добрые. Когда ваше правительство пытало бедняг, чтобы найти Бен Ладена, оно тоже хотело добра. Отец Кэрол действовал на нее успокаивающе, уравновешивал нестабильную личность. А без него… снаружи Кэрол угрожают карантинный патруль, полиция, кремационные бригады. Внутри напряжение создают воровка и те два уголовника. Страх не дает человеку с умом использовать тактики на крайний случай. Особенно такому человеку, как Кэрол.

– Не знаю. Она даже не стремилась к этой должности. Она трижды отказывалась, прежде чем согласиться.

– Как и Цезарь. Хотел бы я, чтобы Сара… – Пожарный замолчал и бросил расстроенный взгляд на печку. Потом опустил глаза и начал снова: – Не то чтобы Сара держала Кэрол в узде или пыталась бы отнять у нее власть над лагерем, ничего такого. Но она бросила бы сестричке веревку, если бы видела, как та тонет. Я ведь об этом и беспокоюсь. Плохо, что Кэрол может утонуть в собственной паранойе. Но хуже то, что тонущие тянут за собой других, а она сейчас обхватила руками весь лагерь.

В печке сухо треснул уголек.

– Какой была Сара? Видимо, не похожей на Кэрол. А на кого – на Тома?

– У нее было его чувство юмора. И очень твердый характер. Она катилась вперед, как шар для боулинга. И знаете, в Алли есть что-то от нее. С ней я всегда чувствовал себя кеглей – одной из десяти. – Он внимательно посмотрел на пламя, пляшущее в печи… потом повернулся к Харпер и одарил ее ласковой, почти мальчишеской улыбкой. – Наверное, порой именно это и называют любовью, правда?

7

– Что рассказывать о Саре до нашей с ней встречи? Забеременела в семнадцать от учителя музыки – пианиста, ангельски симпатичного литовца, всего на пару лет старше нее. Вылетела из частной академии, где преподавал ее отец. Том, ее единственный друг во всем мире, самый снисходительный из людей, каких она знала, наговорил ей ужасных вещей и отправил к родственникам. Позорно окончила школу с пузом, торчащим из-под свитера. Вышла замуж в мэрии в тот же день, как получила аттестат. Ее литовец, униженный и не сумевший устроиться учителем, вернулся к частным урокам – тогда-то Сара и выяснила, что спать с ученицами – его навязчивая идея. Тем не менее брак она сохранила – если бы ушла от него, пришлось бы возвращаться домой, а она дала себе слово, что в жизни не попросит отца ни о чем. Вместо этого она решила, что единственный способ сохранить отношения – завести еще ребенка. Я не слишком быстро? Обещаю, сейчас начнется интересное.

– И что именно? – спросила Харпер.

– В истории появляюсь я. Рождается Ник. Он глухой. Отец предлагает отдать его на усыновление, потому что не сможет общаться с дефективным уродом, который не слышит его музыки. Сара предлагает мужу найти новое место для жилья и вышвыривает его. Как-то в октябре в четыре утра он вваливается через сетку на двери и пугает всю семью бадминтонной ракеткой. Сара через суд добивается, чтобы ему запретили приближаться к ним. Он в ответ появляется в начальной школе Алли, якобы чтобы отвезти девочку к стоматологу, и они оба исчезают.

– Господи.

– Его арестовали спустя четыре долгих дня, в мотеле у канадской границы; там он пытался разузнать, как добраться до Торонто без документов на дочку. Он вроде бы собирался пойти в литовское посольство и вернуться в Европу с Алли. Когда его выпустили под залог, он повесился.

– Похоже, мы с Сарой выбирали мужей в одной лавочке, – сказала Харпер.

– Только в одном последняя выходка учителя музыки оказалась полезна. В те жуткие дни, когда Сара не знала, где Алли, на ее пороге появился Том – узнать, чем можно помочь. Он следил, чтобы Сара ела и спала, обнимал, когда она ревела, ухаживал за Ником. У него появилась возможность стать отцом, который был ей нужен, отцом, которым он был, пока не предал Сару. Я знаю Тома, и я уверен: он не простил себе, что отвернулся от нее – испуганной беременной девочки.

Том оставался с ней несколько месяцев. Потом Сара переехала поближе к его дому. И он помогал с детьми, когда она пошла учиться на соцработника. Она выбрала специальность «поддержка инвалидов».

А Том Стори проводил службы в лагере Уиндем с 1980-х, а через десять лет стал директором лагеря. Весной, когда Нику исполнилось семь, Сара предложила провести в лагере двухнедельную программу для глухих, и Том все устроил.

Стали искать инструкторов, знающих пальцевую азбуку, и я вполне подошел. Меня еще мальчишкой научила языку жестов мать-ирландка… и это, надо сказать, очаровало многих детей – они говорили, что у моих пальцев ирландский акцент. Я в Штатах готовил магистерскую диссертацию и был рад получить достойно оплачиваемую работу на лето. Невозможно заработать на жизнь, продавая «смурфодятел» в этой деградировавшей стране. Должен сказать, торговцы героином и метом совершенно вытеснили из вашей страны простых, честных драгдилеров, которые хотят предлагать клиентам невинные дозированные развлечения.

Том нанял меня преподавать науку выживания – какие ягоды можно есть, какими листьями нельзя подтираться, как развести костер без спичек. В этом-то я всегда был хорош. С самого начала всем нам дали прозвища. Меня назвали Стойкий Джон. Сара стала Рейнджером Сарой.

У нас было несколько дней на привыкание и тренировки, пока не прибыли дети, и очень быстро я понял, что прозвище «Стойкий» создаст мне проблемы. В первый же день Сара приветствовала меня: «Привет, Стояк» с самым невинным выражением лица. Остальные инструкторы услышали и покатились со смеху. И понеслось. «Никто не видел, где Стояк?», «Эй, ребята, Стояк пришел», «Стояк просто железный». Ну, в общем, понятно.

В ночь накануне приезда детей мы все сидели, пили пиво, и я сказал ей, что если повезет и она будет умницей, однажды утром она проснется рядом со Стойким Джоном. Все посмеялись. Она ответила, что скорее проснется с занозой в мягком месте, и все заржали в голос.

Я спросил, почему это она стала Рейнджером Сарой, она ответила, что как руководитель программы может сама выбирать себе прозвище. Я объявил, что по старинному английскому закону имею право оспорить ее власть в честной схватке. И предложил дартс. У каждого по одному броску. Если я попаду ближе к центру, то придумаю новые прозвища и ей, и себе. И заранее предупредил, что себя назову Большим Змеем, а ее – Боброматкой. Она заявила, что я проиграю, но она объявит мое прозвище после игры, и я буду тосковать о тех днях, когда был старым добрым Стойким Джоном.

К этому моменту все были смертельно серьезны. Я имею в виду – валялись на земле. Конечно, я верил в себя. На первом курсе я больше времени проводил в пабах, играя в дартс, чем на занятиях. Я бросил дротик издалека и попал почти в яблочко, не разминаясь. Тут уж все замолчали. Почуяли мою силу.

А Сара и бровью не повела. Она сняла с пояса топорик, встала на линию и метнула. Она не просто попала в яблочко, она разрубила мишень пополам. И сказала мне: «Ты же не говорил, что бросать нужно дротик». И вот так я стал «Дротчером Джоном» – из-за того, что здорово кидаю дротики.