Многие актеры хорошо играли свои роли, и Кнуров с Вожеватовым, и особенно Карандышев, но Лариса была лучше всех. Зал замолкал как-то по-особенному с каждым ее выходом. Давным-давно, задолго до своего появления на сцене, эта девушка поняла, что в родном доме ею понемногу приторговывают. Когда мать попросила ее поблагодарить Вожеватова за подарок, а заодно и Кнурова тоже, Лариса с такой неожиданной злостью спросила: «А Кнурова за что?», что бедная Харита Игнатьевна, уж на что бойкая, отшатнулась от нее в испуге и не сразу нашлась с ответом.

С самого начала Лариса как будто знала, что обречена. Механически, без всякой надежды, даже не глядя на своего незавидного жениха, просила Карандышева: «Поедемте в деревню». Ответа не слушала, зная заранее, что все без толку. Но эта Лариса не делала печальное лицо, не заламывала рук, она была как будто заморожена, только под этим льдом угадывался внутренний огонь. Когда она хрипловатым чувственным голосом пела романс Вари Паниной:

Что от меня еще ты хочешь?

Быть может, жизнь? Так я отдам! —

у Германа сердце переворачивалось в груди, и он еще больше злился на болвана Паратова, упустившего такую жар-птицу.

Наступил антракт. Они вышли в фойе.

– Кто она… эта Лариса? – спросил Герман.

– Да ты что, это же сама Королева! Юламей Королева!

Герман признался, что ни разу в жизни ее не видел и даже имени не слышал.

– Юламей Королева – актриса от бога. Я ее в «Олесе» видела, знаешь, по Куприну? И на вечере в клубе «Эльдар», она стихи читала. Потрясающе! Правда, она в кино не снимается, – добавила Катя, как бы извиняя его невежество.

Тут ее окликнули: «Катя! Катя Лобанова!»

Подошла целая небольшая толпа во главе с миниатюрной брюнеткой. Герман узнал знакомую женщину, вице-президента банка – не раз имел с ней дело, когда брал и отдавал кредиты, – и вежливо поклонился. Ее держал под руку долговязый шестнадцатилетний подросток, наверное, сын. Приветствовал Герман и адвоката Понизовского: тот часто представлял в суде интересы корпорации АИГ. В этот вечер адвокат сопровождал тощую крашеную блондинку, окинувшую Германа слишком заинтересованным взглядом. С ними была еще одна пара, постарше годами: худощавый мужчина и очень красивая женщина с пышными формами и такой же золотистой кожей, как у Юламей Королевой, только, пожалуй, еще чуть смуглее. Мать, догадался Герман. И еще с ними был – вот уж не ожидал! – Даня Ямпольский со своей бабушкой Софьей Михайловной. Но главным сюрпризом стало для Германа появление Никиты Скалона.

Они тепло пожали друг другу руки. Миниатюрная брюнетка оказалась его женой. Второй женой. Интересно, откуда Катя ее знает? Впрочем, еще интереснее другое. Никита знает, что Герман женат. Скажет ли он жене? Скажет ли она Кате? Да нет, не станет Никита его закладывать, между ними такого не водится. А с новой женой ему, похоже, есть что обсудить и помимо скромной персоны Германа Ланге. Видно же, что она беременна. К тому же симпатичная и к Кате явно расположена.

И все-таки Герман держался настороженно, пока они говорили о театре и приглашали друг друга в гости. Никитина жена, ее звали Ниной, позвала Катю зайти за кулисы после спектакля и познакомиться с Юламей Королевой.

– Что ты, мне неудобно! – отказалась Катя.

– Удобно-удобно! – заверила ее Нина. – Мы с Юлей сто лет дружим, и представь, она тебя знает.

– Меня? Как? Откуда?

– Она твою картину купила. Давно, года четыре назад. Это же ты писала «Отравленное небо»?

Катя подтвердила потрясенным кивком.

– Я ей рассказала, что познакомилась с художницей Лобановой, и мы вычислили, что это наверняка ты и есть. Так что она тебя знает.

– И все-таки давай лучше в другой раз, – решила Катя. – На сегодня и так слишком много впечатлений. Просто передай ей, что я в восторге. И что я рада, что моя картина у нее. Пусть приходит ко мне в галерею на Арбате, у меня там еще кое-что есть. Вдруг ей понравится?

– А ты заходи ко мне, – пригласила Нина. – Только не в магазин, а прямо в ателье, это соседняя дверь. Просто скажешь, что ты Лобанова, я предупрежу, тебя сразу пропустят. Вот, возьми мою карточку. У меня для тебя кое-что есть.

Ну вот, слава богу, раскланялись и разошлись, вот уже звонок прозвенел, думал Герман. Пора в зал. Вроде бы обошлось.

Не обошлось. Не успел Герман, взяв Катю под руку, повернуться, как перед ним предстал Лёнчик с супругой. Взгляд Лёнчика так и тек маслом, супруга даже толкнула его локтем, когда он обволок этим взглядом Катю. Герман холодно кивнул Лёнчику, не представляя свою спутницу.

– Не знал, что вы театрал, Леонид Яковлевич.

– Ну как же! Такая шикарная, – Лёнчик произнес «щикарная», так и не избавился в столице от провинциального акцента, – премьера! Здесь весь цвет!

Боковым зрением Герман отметил, что в фойе полно известных лиц, примелькавшихся, знакомых ему в основном по телеэкрану. Он не присматривался, ему не было до них никакого дела.

– Вы не познакомите нас с вашей очаровательной спутницей? – спросил меж тем Лёнчик масленым голосом.

Тут раздался второй звонок.

– Извините, уже пора в зал, – холодно бросил Герман и увел Катю.

Катя притихла, ни о чем его не спросила. Герман был ей за это благодарен. Его мысль яростно работала. Лёнчик вот уже несколько лет как съехал от Голощапова, отношения с бывшим патроном заметно похолодали. Правда, Лёнчик может позвонить Изольде, но это зависит от того, насколько сильно он хочет досадить Герману. В последние годы Лёнчик с Изольдой сильно сблизились как раз на почве борьбы с ним. Ну и пусть, плевать он на это хотел! Он же собирается порвать с Изольдой, так? Вот и отличный повод. А дальше будь что будет. Голощапова жалко, но… хватит уже. Вся молодость ушла черт знает на что, как у этой Ларисы-бесприданницы. Надо уйти, тогда он сможет сделать предложение Кате. А теперь к черту эти мысли, будем досматривать спектакль. С великой королевой Юламей, как уже успел окрестить ее Герман.

Герман не оглянулся и не заметил, каким взглядом проводил его Лёнчик. Нет, он ощущал опасность затылком, лопатками, но твердо решил не подавать виду. Поэтому и не видел, как Лёнчик вынул сотовый телефон и вышел из фойе в вестибюль, где не действовали установленные в зале глушители. Герман вернулся с Катей в зал. Погас свет, разошелся занавес.

Спектакль был по-современному жесткий и в то же время… легкий. Костюмы простые, темп стремительный, никакой купеческой растяжки, никаких длиннот. Основным элементом реквизита служили качели. Они присутствовали в каждой сцене, превращаясь то в пароход, то в диван, то в обеденный стол, то в садовую скамейку.

Садовой скамейкой они стали в тот момент, когда отвергнутый жених Карандышев явился к Ларисе с пистолетом и объявил, что Кнуров с Вожеватовым разыграли ее в орлянку, как вещь.

В этом месте актрисы начинали заламывать руки, прижимать кулак ко лбу, драматически отставив локоть, и не своим голосом кричать: да, я вещь! У Юламей Королевой сцена была выстроена совсем по-другому. Выслушав Карандышева, она молча подошла к качелям-скамейке и села. Весь спектакль она держала спину прямо, как полагается приличной барышне, а тут села боком, прислонившись к вертикальной штанге, развязно закинула ногу на ногу… Откуда ни возьмись, в руках у нее появилась пахитоска и длинная спичка. Она ловко чиркнула спичкой о подошву высокого ботинка на шнуровке, закурила, выпустила дым… Всю эту гигантскую паузу публика сидела затаив дыхание. А Лариса деловито и буднично произнесла своим хрипловатым голосом: