Проснулась она поздно, за внештатную работу и браться не стала, скоро пора открывать галерею. Почему-то не хотелось есть. Катя с трудом заставила себя проглотить чашку пустого чая, оделась и спустилась в галерею.

Пока поднимала рольставни, накатила дурнота, пришлось остановиться и отдышаться. Катя уговаривала себя, что все в порядке, что просто давление низкое, что вчера она была перевозбуждена и почти не спала ночью. Но ей стало страшно. Она ничего не могла с собой поделать.

До обеда в галерее никого не было, и Катя сидела, перемогаясь, мучаясь сомнениями… Неужели? Звонить Этери или нет? Нет, надо сперва проверить. А если да, тогда что? Да вне зависимости ни от чего, сколько еще можно тут торчать, в этой галерее, вдруг разом осточертевшей? Полгода прошло, даже больше! Все долги она выплатила. И что теперь делать? «В крайнем случае вернусь к родителям, – трусливо подумала Катя. – Саньку заберу».

Больно умная, – сказал ей какой-то на редкость злобный и ядовитый внутренний голос. – У родителей трехкомнатная квартира. Куда ты там денешь взрослого парня? В единственной общей комнате поселишь? Это не жизнь. Имеют они право хоть на старости лет пожить по-человечески?

«Герман… Герман, ты слышишь меня? Ты большой, сильный, умный, самостоятельный! Черт побери, ты богат! Что ты тянешь? Мы могли бы пожениться…»

А ты ему сказала, что у тебя сын есть? – спросил голос, до ужаса похожий на голос той вредной старушенции из церкви. – Может, он и не обрадуется. Кому нужно такое «приданое» – шестнадцатилетний пацан-бездельник?

«Нет, Герман не такой, – убеждала себя Катя. – Он не станет отказываться от Саньки, тем более что…»

Наступил час обеда. Есть по-прежнему не хотелось, и Кате страшно было даже пробовать: вдруг ее затошнит? И что тогда?

Над дверью звякнул колокольчик: борясь со своими страхами, Катя так и не собралась повесить табличку «Закрыто». Вошла женщина, классический образчик современной российской буржуазии. Песцовый жакет нараспашку (рановато еще для мехов, на дворе тепло и сыро, но раз есть, надо носить), под жакетом бархатный костюм цвета «кардинал». Ярко-красный бархат не сочетается с лавандовым шелком блузки. Обвешана золотом, как оклад иконы. Массивные серьги, брошь, смахивающее на ошейник ожерелье и кольца, кольца, кольца…

Низенькая, с борцовской фигурой: без шеи, без груди… Волосы огненно-рыжие, прямо-таки красные… Крашеные… Такая краска могла бы пойти Милле Йовович, но не этой коротышке. Ладно, это не наше дело, кто как одевается и красится. Такие обычно заходят в галереи с мыслью сделать выгодное вложение.

Катя изобразила на лице приветливую улыбку.

– Здравствуйте, что вас интересует?

Посетительница и не думала смотреть картины, она не отрываясь смотрела на Катю злобными бульдожьими глазками навыкате.

– Да… – протянула она. – На этот раз он и впрямь отхватил себе большие сиськи.

Катя решила, что ослышалась.

– Простите, это вы мне?

– Тебе, тебе, кому же еще? Ты же спишь с моим мужем? С немчурой этой? Ты?

– Простите, я вас не понимаю, – пролепетала Катя.

На самом деле она все поняла. Перед ней был худший кошмар любой женщины, живущей с мужчиной вне брака.

– А чего тут понимать? – визгливо расхохоталась крашеная рыжуха. – Я жена Германа Ланге, а ты его шлюха. Только ты губу не больно-то раскатывай!

Кате вспомнилось, как теми же словами с ней говорил Алик, когда Мэлор сбежал, а она вдруг оказалась совладелицей мастерской, но только по части налогов, а не прибыли.

Рыжая коротышка ткнула в Катю толстым, как сарделька, пальцем. На указательном сиял бриллиант «Маркиза», все остальные тоже были унизаны бриллиантами, один, на безымянном, чудовищных размеров, слепил, как прожектор.

– Что, нравится? – ехидно продолжала толстуха. – А вот знай свое место. Я жена – мне брюлики. Вот этот, – она указала на огромный бриллиант, – он мне на свадьбу подарил. А ты шлюха – тебе топазики дешевые. Нет, я не против, можешь с ним спать. Мне этот колбасник ни на фиг не сдался. Но он мне муж, стало быть, у меня и штамп в паспорте, и почет, и кредитки, и на важные приемы мы вместе ходим. А ты давай по театрам… осваивай… культурную афишу.

Катя дала себе слово, что не заплачет при этой женщине. И оправдываться не будет. А что сказать: «Я не знала, что он женат», «Он мне сказал, что развелся»?

– И никогда он со мной не разведется, даже не мечтай, – с мстительной злобой продолжала жена Германа, словно подслушав Катины мысли. – Я его держу вот так. – Она сжала короткопалую руку в кулак, вновь ослепив Катю блеском бриллиантов, щетинившихся, как кастет.

Что делать? Попросить ее уйти? Тогда она ни за что не уйдет. Катя стояла ни жива ни мертва, чувствуя, что вот сейчас ей станет дурно и она грохнется в обморок прямо на глазах у расфуфыренной гадины.

– Ну, бывай, – сказала та, злобно поблескивая бульдожьими глазками.

Повернулась и вышла. Да, вышла, звякнул колокольчик. Катя с трудом перевела взгляд на дверь, чтобы убедиться, что это действительно так. Да, никого. Надо еще дойти до двери, повесить табличку «Закрыто». Хорошо бы и ставни опустить, чтобы больше никто не тревожил. Только хватит ли сил?

Она сделала несколько глубоких вдохов-выдохов. Не полегчало: бросилась наверх через две ступеньки, зажимая рот рукой. Еле успела добежать до уборной, как ее вырвало.

Потом Катя вернулась вниз, мертвыми руками опустила рольставни, выставила табличку «Закрыто». Поднялась в квартиру и легла прямо в одежде поверх покрывала. Мысли в голове рассыпались бессвязной трухой. Герман… Такой сильный, такой нежный, такой страстный… Даже сейчас сладко заныло в животе, стоило только его вспомнить. С родителями познакомил… И родители такие хорошие, порядочные люди. Интересно, они знали? Да нет, не может быть. Господи, чему же тогда верить?

«Если это то, что я думаю, сделаю аборт, – мстительно пообещала себе Катя. – Не буду я носить его ребенка. Мне с Санькой-то деваться некуда, – вспомнила она свои недавние раздумья на два голоса, – а тут еще ребенок! Это невозможно. А ему так и надо, – добавила она злорадно. – Подонок! Приедет, уж я с ним поговорю. Все выложу, как эта его…»

Она не заметила, как задремала от этих своих злобных мыслей. Ее разбудил телефонный звонок. Не дай бог, Герман! Катя даже хотела трубку не брать. Нет, с ним надо поговорить не по телефону. Лицом к лицу.

– Алло? – сказала она в трубку.

– Ну? Ты куда запропала? – раздался в трубке веселый голос Этери. – Как спектакль? Что, не понравился? Я думала, ты сама позвонишь… Ну, рассказывай!

– Спектакль был чудный! – с трудом проговорила Катя, вспомнив спектакль, только что разыгравшийся внизу.

Нет, почему только что? На дворе уже вечер… Сколько же она так пролежала? Катя бросила взгляд на часы. На прелестные антикварные часики «Вашерон-Константен» с ажурным золотым браслетом. Этим утром она надела их просто машинально. В отличие от тяжелых мужских «Феррари», они не чувствовались на руке. Надо будет их вернуть… вместе со всем остальным. «Топазики дешевые», – прозвучало в голове. Она так и не поняла, который час.