кивнула на Мардиана. – Он отсыплет тебе монет, чтобы ты тоже праздновал. Да, и оставь мне поэму. Хотелось бы прочитать ее на досуге.

Моряк отыскал в сумке заляпанный смятый свиток и вручил его Мардиану, проводившему гостя к выходу. Меня же в тот момент занимало одно: я хотела уединиться. Но куда ни устремляла я взор, он неизменно попадал на людей, которым я была небезразлична, которые знали обо мне слишком много. Обычная женщина может остаться одна даже в толпе, где она безымянна. Я же пребывала в западне своего положения, делавшего всех окружающих свидетелями моего горя и позора.

Мардиан проводил морехода, вернулся в комнату и увидел, что я по-прежнему стою, устремив невидящий взгляд на гавань. Мне некуда было деться от его сочувствующих глаз, полных тревоги и жалости.

– Прости, – тихо промолвил он. – Я услышал о прибытии корабля из Рима и, зная, как ты ждешь новостей о войне, поволок этого малого к тебе без предварительных вопросов. Я ничего не знал.

– Ох, Мардиан.

Я закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Сознавая, что говорю глупость, я спросила:

– Почему это причиняет такую боль?

Ведь некогда мне казалось, что больше ничто не способно ранить меня так глубоко, до самой сердцевины. Я думала, что погребальный костер на Форуме выжег во мне все, избавив от подобных ударов судьбы.

Мардиану достало ума не отвечать. Он лишь обнял меня.

Мардиан распорядился отослать всех придворных, я осталась в своих покоях одна и долго лежала неподвижно, тупо уставившись в пространство. На мое тело и мои мысли напало благодетельное оцепенение. Далеко внизу волны ритмично бились о набережную, набегая и отступая. Вперед и назад, вперед и назад.

Потом мысли стали возвращаться, обретать четкость, соединяться с кипящими чувствами.

Войны, стало быть, не было. Противники сложили оружие и помирились, а Октавиан в залог мира предложил Антонию свою сестру.

«Он считает разумным скреплять политические отношения семейными связями. Когда мы стали триумвирами, он выразил желание породниться со мной».

Ну конечно. Но поскольку Октавиан только что женился, политический брак следовало заключить Антонию.

«Возьми мою сестру, в знак доверия», – наверное, так сказал Октавиан.

Почему же, Антоний, ты не отказался? Какая разница, что говорил Октавиан, если ты волен ответить одним словом – «нет»?

«Он был свободен, и он предпочел жениться на Октавии».

Как она выглядит? Я попыталась припомнить, ведь я несколько раз видела ее в Риме. Она старше Октавиана, но ненамного. Мне казалось, что Октавия замужем: куда же подевался ее муж? Правда, в Риме это не проблема. Возможно, она послушно развелась, чтобы угодить Октавиану. Антоний мог бы поступить так в угоду Октавиану – но не пожелал сделать этого в угоду мне! А теперь ему и разводиться не понадобилось, так кстати Фульвия умерла.

Какова же Октавия? Мои воспоминания о ней были отрывочны и туманны. По иронии судьбы, она не обладала красотой своего брата, иначе я бы ее запомнила. Что она говорила, как вела себя на пирах? Но я была настолько увлечена Цезарем и другими сильными личностями – такими, как Брут и даже Кальпурния, – что почти не обращала на нее внимания. Конечно, если бы она выделялась особым безобразием, скандальным поведением или гадким нравом, это тоже не осталось бы незамеченным. Значит, эта женщина ничем не выделялась. Так, ни рыба ни мясо.

Теперь она станет его женой… Нет, она уже его жена!

Мардиан оставил поэму на столе, и я заставила себя взять ее в руки. Видимо, в Риме эти стихи распространяют повсюду, иначе откуда бы свиток взялся у моряка? Ах, ну да, там же всеобщий праздник!

Ныне грядет век последний пророчества Кумской сивиллы, Тот, за которым великой веков череде предстоит возродиться. Вот возвращается Дева, а с нею правленье Сатурна Следом, с небесных высот весть нисходит о новом зачатии.Ты, целомудрия светоч, Луцина, взгляни благосклонно на чадо – То, что рожденьем своим век железный войны завершит, И придет с ним на землю век золотой, под десницей святой

Аполлона.

Я почувствовала, как на смену парализующему отчаянию во мне вскипает ярость. Что за дурацкая пародия на пророчество?

Прежде ж, дитя, в дар тебе, на невозделанной почве С тяжкими гроздьями лозы займутся весьма изобильно, Да и цветы для венков, что с улыбкой распустятся щедро. Млеком целебным у коз длинношерстых наполнится вымя.

О боги, что за банальная безвкусица! Это все, на что способен их хваленый Вергилий! Но как быть с подлинным пророчеством о вдове и Риме?

Маленький мальчик, узнай же с улыбкой счастливой Мать, что во чреве тебя десять лун, утруждаясь, носила. Ты, что не ведал улыбки доселе, рожден для великой юдоли, Трапезу ты да разделишь с богами, с богинями ложе.

Что ж, мне ли не знать о десяти лунных месяцах тяготы! Провались в Аид этот Вергилий с его проклятым «пророчеством»! Оно никогда не исполнится, никогда! Да станет чрево ее бесплодным или способным приносить лишь девочек! Исида сильнее Вергилия.

В ту ночь мне приснился кошмар. Столь правдоподобный, что мне показалось, будто я и впрямь перенеслась в Рим и вижу все собственными глазами.

То была комната, подобная пещере… Нет, больше похоже на внутреннее помещение храма со стенами и полом из полированного черного мрамора. Между двумя бронзовыми светильниками на возвышении, куда вели пять или шесть ступеней, находился алтарь, тоже мраморный и черный. На нем лежала Октавия.

Теперь я могла рассмотреть ее как следует: черты, ускользавшие от меня ранее, теперь обрисовались четко. У нее были густые каштановые волосы, светящиеся темные глаза, лицо приятное, но невыразительное. Два высоких светильника струили мерцающий свет на ее нос, щеки, длинные волосы, белое одеяние и играли бликами на полированных камнях пола.

Она ждала – неподвижно, едва дыша, босая, со связанными лодыжками.

Потом я увидела Антония, но только со спины. Медленным церемониальным шагом, как жрец неведомого культа, он поднимался по ступеням с ножом в руках.

Приблизившись, он наклонился, разрезал путы, освободив ноги, – и тут я увидела, что ее запястья тоже связаны. Антоний разрезал и эти путы.

Затем он склонился над алтарем, поднялся на него – все это медленно, торжественно, как бы соблюдая обряд, – и вошел к Октавии. Ее бледные руки легли на его напряженные плечи, ноги обвили его бедра.

Они стали мужем и женой.

«Следом, с небесных высот, весть нисходит о новом зачатии».

Я проснулась в поту, с неистово бьющимся сердцем и ощущением боли в животе.

– Сон, всего-навсего сон, не