фактам истории, в частности, истории языка, к научным описаниям опыта чудом сохранившихся примитивных народов. В этом историческом опыте, действительно, есть немалая привязанность слов, уже обозначающих числовые понятия, например, понятия натуральных чисел, к пространственно-телесным предметам и их пересчету. Но ведь и история языка, в чем прав Гуссерль, демонстрирует постепенное исчезновение такой привязанности или, во всяком случае, уже чисто метафорический, переносный смысл сохранившихся остатков «пространственного» числового языка.

* * *

Дальнейшие критические рассуждения Гуссерля в разбираемом параграфе II главы ФА мы рассмотрим более кратко – и потому, что они относятся к тогда известным, а теперь почти что забытым авторам, но и из-за того, что в своих опровержениях создатель ФА по существу повторяет уже знакомые нам критические доводы.

При рассмотрении позиции И. Баумана, автора специальной книги «Учение о пространстве, времени и математике в новой философии», критика Гуссерля направлена не только против (сходных с уже разобранными) концепций, придающих центральное значение понятиям пространства и времени, но и против тех идей, соответственно которым «мы находим числа во внешнем мире… и они сохраняются практически, т. е. благодаря успеху вычислений (Berechnung)».[180] Такие операции даже именуются «духовным действием (Tun), которое пробуждается и может быть уловлено только во внутреннем созерцании» (Ibidem. S. 669). Гуссерль в принципе одобряет склонность Баумана особо подчеркивать роль таких «внутренних, духовных действий» (ФА, 457–9). Ибо считает несомненным, что «при образовании чисел, как и множественностей in concreto речь идет не о том, что мы что-то пассивно воспринимаем или только подмечаем нечто уже выделенное; уж если где-то осуществляется спонтанная деятельность, то она состоит в связывании содержаний» (ФА, 4510–14). Сообразно нашим произволению и интересу, продолжает Гуссерль, мы можем обособлять содержания сознания, прибавлять к ним новые единства подобного рода. «Единящий интерес, охватывающий совокупные содержания и связывающий их друг с другом, а одновременно с ним и в нем существующий (в том взаимопроникновении, которое свойственно психическому акту) акт объединяющего понимания – эти интерес и акт вычленяют содержания. Интенциональный объект этого акта (внимание: появляется подчеркнутое мною понятие, заимствованное у Брентано, но очень важное для последующего развития гуссерлевской феноменологии. – Н. М.) и есть представление множественности или совокупности таких содержаний» (ФА, 4517–20).

Но здесь согласие Гуссерля с Бауманном (и опирающимся на его книгу Ф. Ланге) по существу и кончается. Оценка автором ФА целостной концепции Баумана снова же весьма сурова: концепция противоречива, а потому несостоятельна. Гуссерль недоумевает: если, с одной стороны, правильно говорится, что числа порождаются творческой деятельностью духа, то почему же Бауманн, с другой стороны, чуть ли не онтологизирует их, утверждая, будто мы можем найти числа непосредственно во внешнем мире? (ФА, 4535–39). Мысль о том, что числа можно чуть ли не прямо «обнаружить» в пространстве, Гуссерль считает абсурдной. «Совместное нахождение предметов в пространстве – это отнюдь не то же самое, что коллективное объединение в нашем представлении, которое существенно для числа» (ФА. 4617–19). (Кстати, везде, где Гуссерль говорит об акте «объединения», он называет его «психическим актом» – ФА, 4622, что как будто бы оправдывает обвинения в «психологизме», нередко обращаемые в адрес ФА. На деле никакого крена в психологизм в понятии «психический акт» нет, и потому его охотно используют и философы, и психологи.)

Ещё один автор, с которым во II главе ФА идет полемика – это В. Брикс (W. Brix), на специальную работу которого «Математическое понятие числа и формы его развития» (помещенную в издаваемых В. Вундтом «Философских штудиях») ссылается Гуссерль. Брикс различает две «формы» чисел: число при созерцании пространства (Zahl der Raumanschauung) и число при созерцании времени (Zahl der Zeitanschauung). В обоих случаях число, согласно Бриксу, «ещё не является понятием… Оно скорее не что иное, как определенная схема восприятия, вид формы созерцания в кантовском смысле. Ибо оно ещё полностью в плену предметов восприятия, т. е. на этой ступени его образования счет осуществляют не в форме “один, два, три”, а считают так: “три дома”, “четыре лошади” и т. д. В этих случаях числа не требуют никакой абстракции; но, как выражается Дю Буа-Раймон, речь идет “в представлении об отделенности (друг от друга. – Н. М.) предметов восприятия”. Оно (число) почти что покрывается созерцанием пространства, т. к. пространство как раз и является нам как определенное через отдельные предметы, которые и объединяются в представлении числа» (Цит. по: ФА, 473–15).

Гуссерль снова же обрушивается на манеру как философов, так и психологов нового времени, включая XIX век, пользоваться «красивыми философскими терминами» – такими, как «схема восприятия», «форма созерцания», которые способствуют лишь тому, что ещё более затемняется и без того запутанный анализ. В конце концов Брикс приходит к заключению, что способность образовывать числовые представления – нечто органическое, вроде способности зрения и что уже и животные ею обладают. Следуют ссылки на математиков – Дю Буа Раймона, который полагает, что звери умеют считать, скажем, количество своих врагов, и на Хенкеля, который пишет, что утка считает своих утят. «Видно, – пишет Гуссерль, – что эти заслуженные математики здесь основательно смешивают представления об определенном множестве физических индивидуальных данностей и представления об их числе; удивительно только то, что Брикс следует за таким взглядом» (4817–21).

Поиски различий и тождества – играют ли они решающую роль в формировании понятия числа?

Эту проблематику анализировали в XIX веке философы, психологи, логики. В заключительной части второй главы Гуссерль разбирает соответствующие идеи наиболее известных тогда авторов (В. Шуппе, Джевонса, Хр. Зигварта, которые в ФА даже названы выдающимися – hervorragende).

Гуссерль следующим образом суммирует и воспроизводит их аргументацию. О множественности можно говорить лишь в том случае, если в его составе – различные предметы. «Будь они идентичными, не существовало бы множественности, а был бы один предмет» (491–3). Но различия предметов должны быть замечены. В этом случае возникают представления о различиях, которые-де входят в представление о каждой совокупности. А когда мы отличаем один предмет от другого, то это означает, что одновременно мы представляем тождество каждого предмета с самим собой. И тогда, заключает Гуссерль, создается видимость того, будто полностью прояснена проблема «происхождения, возникновения всеобщего понятия множественности» (4916–17). Конкретнее по Гуссерлю, утверждается: «Мы, следовательно, лишь тогда получаем всеобщее понятие множественности (Vielheitsbegriff), когда исходим из конкретной множественности и когда мы отличаем любое содержание от другого, но при этом полностью абстрагируемся от особых свойств конкретно данных содержаний, рассматривая каждое из них как нечто тождественное самому себе. Таким способом и возникает понятие множественности – в