2б. Сначала, опираясь на конкретные тексты ФА, поразмыслим над тем, что именно заставляет Гуссерля, по существу использующего философский, логический и (очень редко) психологический материал, все же отдавать предпочтение психологической его маркировке. Главных причин, как я думаю, было три. Во-первых, отчетливо видно недовольство Гуссерля слишком общими философскими соображениями и рассуждениями в случае весьма специальных вопросов (о числе, множествах) и оперированием очень красивыми, но туманными понятиями. Во-вторых, пусть автор ФА, как отмечалось, опускает перпендикуляр своего генетического поиска на плоскость, где именно философия издавна расположила исследования сознания, его структур, процедур, а главное, его актов и куда совсем недавно устремила свое внимание новая, молодая психология. Но стремясь исследовать ту часть упомянутой плоскости (или среза) сознания, где издавна обретались представления (у Локка это были «presentation», у Канта – «Vorstellungen»), Гуссерль, по-видимому, надеялся если не отыскать, то сочинить нечто новое, более конкретное, конструктивное, чем то, что было сделано и в доставшемся философском наследии, и у непосредственных последователей философских классиков в его веке. Вот почему оценка, скажем, теории Канта (и кантианцев) столь строга. В сочинениях логиков Гуссерль тоже не обнаруживает ответа на многие интересующие его достаточно конкретные вопросы. (Работы по математике именно в связи разбираемых исследований упоминаются очень мало и притом оцениваются совсем невысоко.)

В-третьих, на деле – и во многом незаметно для самого Гуссерля – в исследовании сознания уже возникал новый синтез, в том числе междисциплинарный. Автор ФА предпочитал называть его «психологическим». Но просто поразительным фактом (его, увы, мало замечают и исследуют феноменологические авторы) считаю следующее: этот новый синтез всего сильнее пробивает себе дорогу там, где уже употребляется понятие «феномен». Конечно, во время написания ФА Гуссерль не мог не возводить это понятие к работам Брентано. Однако ясно видно, что Гуссерлю трудно сдержать недовольство (пока всё-таки сдерживаемое и вежливое) по поводу того, как Брентано осмысливает «феномены». А вот фактически в ФА начинают работать новые стимулы и даже приемы синтезирования традиционного философского, логического, психологического материала. (Не случайно же и понятие «синтеза» даже у Канта не удовлетворяет Гуссерля.)

3. На пути этого поиска приобретают новый (и скажу так: перспективный) смысл такие понятия, которые могут быть сочтены чисто психологическими и даже стать основаниями для упреков в психологизме, пронизывающим-де ФА. Это понятия вроде «поворота внимания» или рассуждения о необходимости для содержаний сознания «быть замеченными», или термин «интерес» в применении к какому-либо аспекту или представлению сознания. Тот, кто знаком со зрелой феноменологией Гуссерля, хорошо знает, что это коренные феноменологические понятия и что нет никакого психологизма в их особом употреблении в феноменологическом контексте.

Аналогичным образом не является ни однозначно-психологическим (тем более психологистическим) по своей природе само обращение к актам или феноменам, которые по привычке именуют «психическими» – к таким, например, как отыскание действий, процедур сознания, которые всего более ответственны за те или иные духовные результаты. И если автор ФА, в чем мы неоднократно убеждались, основной акцент своей книги делает на понятии «Verbindung» (здесь: тесное, прочное объединение, причем объединение именно представлений) и если на этом пути он ищет происхождение числовых понятий, то я лично не вижу в самом замысле Гуссерля ничего предосудительного (а так полагают некоторые его критики). Ибо для того, чтобы образовались числовые понятия, в самом деле нужно было (и нужно в случае каждого индивида), чтобы какие-то представления были тесно, органично объединены и чтобы это произошло всеобщим образом, благодаря чему возникли бы устойчивые общечеловеческие понятия.

4. Особый вопрос: оправдана ли гуссерлевская апелляция к представлениям? Или, быть может, с позиции любой логики (гегелевской ли, фрегевской) следует отвергнуть даже посягательства на то, чтобы «чистые» логические понятия (категории), подобные «тождеству» и «различию», возводить к представлениям? Думается шаг к представлениям – в случае генетического интереса – в целом оправдан. Но вот в чем проблема и беда: в конкретном анализе Гуссерль скорее освещает вопрос о возможности апеллировать, лучше сказать, двигаться «вверх» – ко всеобщим (логически «чисто» взятым) понятиям и взаимосвязям, чем двигаться «вниз», т. е. особо выделять и изучать мир представлений и их соединений. «Исходя из какого-либо конкретного множества, мы обретаем, следовательно, всеобщее понятие множества, – тогда, когда мы любое содержание относим к любому другому, отличая его, но при этом полностью абстрагируясь от особых свойств конкретно данных содержаний, просто рассматривая некое нечто как идентичное с собой. Таким способом возникает понятие множества – в известной степени как пустая форма различенности» (4923–29).

Логик, возражая Гуссерлю, мог бы заметить, что включение в разговор о тождестве и различиях (вполне релевантный анализу множеств и их общему понятию) именно психологических форм (здесь – представлений) мало что дает для обогащения и углубления нашего понимания проблемы. Но ведь нельзя не заметить, что во всех случаях, когда как будто вводятся «психологические» составляющие, Гуссерль по большей части говорит скорее не о них, а как раз о «логически чистых» («пустых») формах. И в его отсылках к литературе упоминаются не психологические, а логические сочинения (ссылки на работы Джевонса, Зигварта, Шуппе. См. S. 50, 60).

Это тоже вносит в слово «психологический» – оно часто встречается в этой и последующих главах ФА – отнюдь не только, даже не столько в узком смысле слова психологическое измерение, а поясненное ранее комплексное содержание, которое несомненно содержит в себе и логические элементы, причем они напоминают о разных «логиках», в том числе гегелевской. Но о Гегеле «гегелененавистник» Гуссерль мало что знал (и потому ему и в данном контексте не приходило в голову актуализировать реальные пересечения своего анализа с гегелевской логикой). А вот что касается соотнесения с логическими размышлениями современников, то от постоянного, в сущности, прочерчивания линий совпадения с ними или противостояний им он устраниться никак не мог.

В силу указанного здесь (и всегда специально отмечаемого нами в других случаях) комплексного, в том числе логического содержания, реально вместившегося в слово «психологический», как его в ФА употребляет Гуссерль – нас не должно удивлять то, что в конце II главы ФА нас ожидает так называемое «критическое добавление» (Kritischer Zusatz), где Гуссерль достаточно подробно разбирает, например «Логику» Зигварта*[183] (т. 2) как пример «теории различий» (Unterschiedstheorie). Здесь он находит то, что искал и что фактически уже означает «отход» от логической «чистоты», от логического пуризма. Зигварт (вспомним: логик и психолог в одном лице) прямо говорит, что работает в поле сознания, занимаясь «объектами в сознании» (Objekte im Bewuβtsein), исследует результаты исполнения функций сознания (Funktion zum Bewuβtsein). И это ранний