Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не сомневайся, командир, — продолжал убеждать комиссар, — глянь какие глаза у товарища. Такие глаза не у каждого имеются. Тут тонкость момента понимать надо. Когда товарищ враг, а когда сочувствующий.
И действительно, в прозрачных глазах отставного флейтиста светилось спокойствие. Именно то спокойствие, каковое бывает у человека голодного, но благонадежного. Такого человека, с которым и в кабаке можно было поговорить о смысле всего. Пан Штычка стоял во фрунт, веник был взят на караул. Длинный командир немного смягчился:
— Как зовут хоть, товарищ?
— Осмелюсь доложить, Леонард Штычка, пан товарищ. Флейтист музыкантской команды седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса. Емеритований, лопни мой глаз.
— Пехота, значит? — уточнил собеседник. — Грязи в поле принимал?
— Так точно, пан товарищ командир.
— А я Федор Иванович, — представился собеседник — Давно с фронта?
— Да уже недели три как, — оповестил отставной пехотинец, и, не задумываясь, предложил, — так может за знакомство, а? Как, пан товарищ? За борьбу может? Тут у товарища Шмули такой ром имелся. Чисто нектар, пекни ми око! Такой ром и товарищу Троцкому не стыдно подать. А может еще и выше!
Может, и выше. Ром товарища Шмули пить было не стыдно никому. Двери чайной открывались при любой власти. Потому что, какая бы она ни была, есть и пить борцам за различные виды народного счастья хотелось всегда. И даже во время кратковременного пришествия поляков, возивших с собой веселых девиц. Даже в это время гостеприимный Мордыхай Шмуля не запирал заведения. Несмотря на то, что польские кавалеристы разнесли зал подчистую, выкинули на улицу лавки и изрубили саблями самовар. А усатый ротмистр великовельможный Тур-Ходецкий, извиняясь за веселье подчиненных, в котором сам принял деятельное участие, одарил терпеливого владельца чайной новенькими хрустящими польскими марками.
— А ну кричи теперь: нех жие Речь Посполитова!! Забий! — потребовал блистательный конник и упал в беспамятстве. На что пан Шмуля послушно изобразил сказанное, склонившись к уху сопящего собеседника.
— Нех жие, пан ротмистр!
— Громче! — закапризничал тот, не открывая глаз. — Волач шибчей!
— НЕХ ЖИЕ, ПАН РОТМИСТР!! — гаркнул Мордыхай Шмуля.
— Уже лучше, кабатчик. Спой мне: «Вспомни мамины колени». Не знаешь, нет? … ну и поди в дупу тогда, — предложил сиятельный поляк и завозился в грязных опилках пола, поворачиваясь на другой бок.
Утром эскадрон покинул Город. Ротмистр Тур-Ходецкий ехал на своем гнедом лежа. До самого Шляхово его не покидало чувство тревоги и недоумения от пустой казны подразделения. Доехав до тихого сельца, он потребовал, чтобы девки, путешествующие на возах в арьергарде, исполнили ему «Вспомни мамины колени». Не преуспев в этом деле, он выпил шкалик сладкой водки. Та совершенно не шла в горло.
Сейчас заведение пана Шмули приветливо дымило покосившейся трубой за рыночными рядами.
— А что там говорит товарищ Троцкий против рома, Зиновий? — произнес Федор Иванович, бывший человеком дела и всегда осторожно относившийся к теории.
— А ничего не говорит, — беспечно объявил тот. — Стало быть, можно. Погладишь котика, товарищ Федя?
— Ну тебя, — отмахнулся собеседник. — Пойдем, что ли, познакомимся с товарищем комиссаром поближе. И ты, товарищ Кулонский, тоже пойдем. План может, какой мозговать будем.
Не знавший как отделаться от собеседника безмолвный городской голова понуро поплелся со всеми.
— А с этим что делать, товарищ командир? — обратился к Тарханову все еще удерживающий полумертвого Кропотню красноармеец. В ответ, тот махнул рукой, отпустите мол, черт с ним, с этим шпионом.
— Ну, ты, мухомор! Что там тебе передать надо? Давай сюды передачку твою. А два рубля? Два рубля тоже давай. Может, заверну в Вильно. Так отнесу, — глянув в сторону удалявшегося начальства, боец сноровисто пошарил в карманах у отставного учителя. — Что там у тебя? Махорка, не?
— Осмелюсь доложить, спитой чай, пан товарищ солдат.
Удивившись спитому чаю в карманах, бдительный боец дал тщедушному шпиону тумака и отпустил, наконец, пана Кропотню снабдив полезным наставлением:
— Ну, ты… аксесор… не шпионь больше. Не то плохо будет.
Пообещав больше не шпионить, да и вообще не мешать мировой революции своим присутствием маленький философ шмыгнул в проулок.
— Смотри у меня, шпион, — буркнул вслед боец и выбросил письмо. Два рубля изъятых у пана Кропотни, он положил в карман.
«Когда еще в это Вильно пойдем». - подумал он, — «а после, може, и сам съездит. Так-то сподручней будет». На этом огорчения отставного учителя и завершились.
Усевшись на лавку в теплой чайной, товарищ Тарханов хмыкнул и повернул к градоначальнику узкое лицо, облитое жидким золотом заходящего солнца.
— Стало быть, к послезавтра припасы нам доставишь, так, товарищ?
— Как не доставить, доставлю, — твердо пообещал тот и еще раз припомнил обитателей Веселой Горы. Ему казалось, что все они как один ухмыльнулись. А пара самых отчаянных обернулась и, задрав полы тулупов, изобразила неприличный жест.
— Налей-ка нам, пан Шмуля, на мой счет, — попросил отставной флейтист, чувствующий себя хозяином с гостями. Радушный Мордыхай Шмуля тут же показался из полутемной стойки с бутылкой рома и стаканами, которые он держал щепотью, вдев в каждый грязный палец. Вид у владельца заведения был парадный: на короткой жилетке топорщился за неимением красного оранжевый бантик, сапоги были начищены сажей. Темные глаза кабатчика рассматривали страшных пришельцев. Те в ответ не проявили никакого интереса: Зиновий Семенович, которому национализированный котик навалил за пазухой, смутно возмущался этому обстоятельству, а товарищ Тарханов тихо давал указания пану Кулонскому.
— Муки бы еще пару пудов, товарищ комбед. Да пусть не жмотятся с ржаной, чай не за себя воюем, подавиться мне веником, пшеничной пусть дадут.
На все это почетный бедняк печально кивал, с тоской ожидая того момента, когда ром, наконец, разольют. Пан Шмуля занимался этим, появляясь за плечом каждого. Под солнечными лучами, проникавшими сквозь мутные стекла, жидкость загадочно блестела.
— За власть Советов! За здоровье дорогого товарища Ленина! — торжественно объявил командир отряда и выдул полный стакан. Выпив, он поморщился и закусил хлебом с салом.
— Что ты там возишься, Зиновий? — спросил он собрата. Комиссар что-то недовольно буркнул, вытирая пальцы об стол.
— Ему котик ваш за воротник наделал, пан товарищ, — объявил отставной музыкант с набитым ртом, — я вам скажу, такие истории