– Не кипятитесь, Борис Натанович. Вы ведь слыхали от брата о Кнопмусе?

Стругацкий кивнул.

– Собственно, сегодня мы отправляемся к нему, если так можно выразиться, в гости. Вам предстоит стать третейским судьей и решить судьбу человечества. Понимаю, звучит слишком уж патетично, но иначе не скажешь. Обрисую вкратце ситуацию, после чего можете задавать любые, подчеркиваю, любые вопросы.

Спикер достал из кармана маленькую металлическую фляжку, сделал глоток и, с виноватым видом шепнув: «Это надолго, а у меня уже горло пересохло», продолжил:

– От Аркадия Натановича вам известны кое-какие факты, попытаюсь дополнить картину. Но, боюсь, он не все рассказывал вам. Особенно в последние годы. Теперь ваш брат играет, так сказать, за другую команду, хоть и не по своей воле. Мы с вами на стороне человечества, а он – на стороне люденов.

Писатель недоверчиво посмотрел на мальчика.

– Да, к сожалению, ваш брат ничего не придумал. Людены существуют и действуют на нашей планете. Помните «Волны гасят ветер»? Был у вас там такой персонаж – Эмиль Фар-Але. Так вот эта история не выдумка, а чистая правда. Эмиль Фар-Але и есть Кнопмус, он же Абрасакс. У него много других имен, но это не суть важно.

– Погодите, – перебил Спикера Борис Натанович, – не морочьте мне голову! Для начала скажите, – спросил он, наклонившись к Директору и пристально глядя ему в глаза, – откуда вам все это известно? Вы что, тоже люден?

– Я – тот, кто приходил во сне к Аркадию Натановичу.

– Это не ответ. Мне хотелось бы знать, человек вы или нет?

Спикер переглянулся с мальчиком.

– Я бы не советовал, – сказал мужчина, но тот лишь утвердительно кивнул.

Пожав плечами, Спикер произнес:

– Маленький эксперимент, Борис Натанович. Надеюсь, с нервами у вас все в порядке. Потрогайте его… ну, скажем за щеку или за лоб, как будет угодно.

Стругацкий, под очередной хрип из динамика стянул с руки перчатку и прикоснулся ко лбу Директора. Он был, как и полагалось, слегка холодный из-за мороза, но вполне себе обычный лоб человеческого ребенка. Убрав руку, писатель недоуменно уставился на собеседников.

– А теперь еще раз.

Теперь уже окончательно убедившись, что это розыгрыш, Борис Натанович решил как следует ущипнуть мальца за щеку, но внезапно рука прошла сквозь нее.

От неожиданности он чуть не упал на Директора, но пальцы уперлись в подкладку комбинезона и спинку сиденья. Посмотрев на руку, он увидел, что почти до локтя она упирается в лицо мальчика, а затем просто исчезает. Он испуганно выдернул ее и подскочил на месте.

– Что за глупые шутки?

Мальчик мягко взял его за руку, а Спикер произнес:

– Сядьте, пожалуйста. Не стоит привлекать внимания.

Когда Стругацкий плюхнулся на скамейку, Спикер пояснил:

– Как я сказал, времени мало, а это был наиболее демонстративный способ убедить вас. Я не люден и не человек. Я – ваше воображение. Каждый видит меня таким, каким хочет видеть, но в большинстве своем все видят одно и то же.

Борис Натанович скептически хмыкнул:

– И что же хотят видеть люди?

– Надежду, конечно же. Надежду на лучшую жизнь, надежду на мир, надежду на будущее, в конце концов. Ничего нового, Борис Натанович, так было, так есть, и, уверяю, даже если завтра настанет ваш «Полдень XXII века», то и тогда они будут нуждаться во мне.

– Так. А теперь давайте начистоту. Когда подобную ахинею нес Аркадий, я закрывал на это глаза. Во-первых, он мой брат, а во-вторых, гений, ему положено жить в выдуманных мирах. Но вы, – он ткнул в Спикера пальцем, – оставьте свои фантазии при себе. Напишите книгу, как Штирлиц нашел Шамбалу или полетел на Юпитер, а меня, увольте, не надо втягивать в эти игры. Приятно было познакомиться, всего наилучшего.

Стругацкий поднялся и пошел к раздвижным дверям вагона. Внезапно в голове раздалось: «Погодите».

Поначалу ему показалось, что ударили в чугунный колокол. Мозг будто бы взорвался на миллиард осколков, каждый из которых продолжал при этом болеть, словно поливаемый раскаленным оловом.

Затем пришло спасительное забытье.

Почувствовав запах нашатыря, Стругацкий открыл глаза и рефлекторно отвернулся от пузырька, который к его носу протягивала детская рука. Он лежал на скамейке, рядом с ним стоял Директор с виноватым выражением лица, за его спиной маячил обеспокоенный бородач.

– Простите, Борис Натанович, – сказал Спикер, – мы с моим другом лишь недавно научились направленно передавать друг другу мысли. Иногда случаются сбои, как видите.

Мальчик огорченно кивнул на лекарство:

– Надеюсь, теперь вы понимаете, почему я не передаю мысли напрямую, а уж тем более не говорю вслух.

– Да уж, – кряхтя, сказал Стругацкий, привставая и усаживаясь на место, – паршивая надежда у нас, если с ней приходится так общаться. Ну хорошо. Пара весьма убедительных фокусов, ничего не скажешь. Давайте ради интереса выслушаю, что нужно вашим магическим сиятельствам.

Усевшись рядом со Спикером, Директор отдал ему склянку, а тот, убрав ее в верхний карман куртки, ответил:

– Да, собственно, ничего особенного. Вы просто встретитесь со своим братом.

Открылись двери вагона, покрытые наледью, на платформу вышли Спикер с Директором, вслед за ними и Стругацкий.

Стояла темень, порошил снег, но Борис Натанович сразу увидел, как с двух сторон к ним двигались группы мужчин. Рефлекторно захотелось запрыгнуть обратно, он даже чуть подался назад, но тут сзади ему в спину уперлось что-то твердое.

– Не загораживайте проход, Борис Натанович, – раздался сзади тихий голос, – спокойно, без суеты пройдите немного вперед.

Тот нехотя сделал несколько шагов. В это время приблизились шестеро, по трое с каждой стороны. Спикер обернулся и, улыбнувшись, сказал:

– Все в порядке, это наши ангелы-хранители. Знакомьтесь: Бача, Иваныч, Очкарик, Глобус, Ястреб, Ноль. Прошу любить и жаловать. А сзади вас, генерал Зайцев, командир легендарной «Альфы» и наш верный соратник.

Бача первым протянул ладонь писателю, улыбаясь во все тридцать три зуба:

– Борис Натанович, мой дед служил во время блокады Ленинграда с вашим батюшкой, царствие ему небесное. Говорил, что Натан Залманович был командиром от бога. А я ваши книги с детства читаю, вырос на них. Дадите потом автограф?

Немного смутившись, Стругацкий заметил:

– Здесь, на мой взгляд, не то место, где дают автографы. А впрочем…

Он достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо листок и протянул Баче.

– Я, пока ехал, заметки для нового романа делал от руки. Думаю, это лучше любого автографа.