Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И с тех пор приступы время от времени повторялись, заставляя Берсея быть постоянно настороже. К боли в висках и пелене перед глазами стали добавляться тошнотворные запахи, а потом и что-то вроде видений. Берсей никогда и никому не говорил о них. Он ждал и боялся этих видений, которые, к счастью, случались нечасто.
Когда аххумы покорили весь мир, в Нуанне, славившейся своими лекарями, Берсей втайне от всех нашел одного врачевателя. Это было непросто — устроить встречу с ним наедине, так, чтобы не прознали ни ординарцы, ни Аххад.
Врачеватель выслушал Берсея и попросил позволения ощупать его голову. Долго мял шею, уши, прикладывал ладони к вискам и затылку и замирал на несколько мгновений. Потом сказал на ломаном языке Равнины:
— Я вижу в твоем мозгу темное тело. Оно растет. Его можно вырвать и спасти тебя. Но для этого нужно вскрыть кость.
Берсей выслушал нуаннийца, но не поверил ему. Нуанниец дал ему на прощанье какие-то мази и травы, но Берсей выбросил их в канал, когда возвращался темными переулками к поджидавшей его свите.
Потом, некоторое время спустя, он сделал так, что лекарь-нуанниец был вызван ночью к больному и случайно свалился в тот же самый канал. Без всплеска. И без следа.
* * *
Сжав виски ладонями, Берсей прилег и закрыл глаза. Тяжелый запах конского пота, человеческой мочи и отсыревшего войлока вызывал головокружение. Теперь Берсей уже затруднялся сказать, принес ли этот запах Аххад, или он возник в его больном мозгу. Но так ли, иначе, — Берсей в этот момент ненавидел Аххада. Его озабоченный вид, лысый череп, множество складок на лбу, его отсыревший плащ, его показная забота о солдатах, — все вызывало в душе Берсея мутную волну поднимавшейся ярости.
Он вскочил, зажал нос рукой и ринулся за полог, разделявший шатер. Он надеялся, что его вырвет, и рвота принесет облегчение. Но за пологом, над тазом для умывания стоял Аххад.
Он стоял к Берсею спиной и судорожно пытался натянуть на голову подшлемную шапочку.
Кровавая пелена возникла перед глазами Берсея, и он, не думая, ударил кулаком в шею Аххаду. Аххад обернулся с выражением изумления и тут же стал падать, опрокидывая таз, а следом за Аххадом стал падать Берсей. Он рухнул со звоном, переворачивая посуду, и тут же опомнился.
Здесь не было Аххада.
Колыхнулся полог, заглянул испуганный Аммар.
— Прочь! — зарычал Берсей, поднимаясь на ноги. Потом передумал: — Коня мне! Агеме трубить тревогу!..
* * *
Дождь усилился. Берсей ничего не видел ниже гривы своего коня, лишь слышал тяжелые всхлипывания грязи под копытами. Чуть позади мчались два ординарца, а дальше — четыре сотни телохранителей, «царской стражи» — агемы.
Путь Берсею указывал Агг, скакавший почти рядом, как бы слегка приотстав. Размытая дорога вела на северо-запад, почти параллельно течению Арагемы — реки, в устье которой стоял Каффар.
В сплошном водопаде ливня не было слышно бега четырех сотен коней, и вокруг не было видно ничего, кроме дальних всполохов молний, которым нечего было освещать кроме хлещущих струй.
Река повернула на северо-восток и дорога откачнулась от нее.
Мелькнул одинокий фонарь каффарской почтовой станции и пропал.
Берсея догнал командир агемы низкорослый, широкоплечий Руаб:
— Лошади устали, повелитель! Есть отставшие!..
Берсей не ответил, крепче сжав ногами разгоряченного коня.
Еще раз качнулась дорога, возвращаясь к реке. И тут сквозь приутихший ливень донеслись звуки, которых давно ожидал Берсей — топот далекой конницы.
Берсей осадил коня, крикнул Аггу:
— Назад! Они впереди!
Тяжелая конница, с трудом преодолевая инерцию, стала останавливаться, Берсея окружили ординарцы и командиры отрядов агемы.
— Приготовиться к бою. Они скачут прямо на нас!
Телохранители оттеснили Берсея с дороги. Вдоль нее, спешившись, рядами выстраивались лучники, чуть дальше солдаты стали валить на дорогу деревья, таскать камни с берега реки и какой-то мусор — все, что попадалось под руку.
И в тот самый момент, когда дождь, приутихший было, ударил с новой силой, — свершилось. В грохоте копыт потонули вопли тех, кто попал под стрелы. Темная масса людей и коней, наткнувшись на завал, стала растекаться в стороны, и тут, в грязи, напарывалась на копья. В дальнейшем все происходило в молчании — Берсею даже показалось, что он оглох. Началась всеобщая свалка. Падали кони, летели в грязь всадники, с треском ломались копья, звенели мечи.
Это продолжалось несколько долгих мгновений; вдруг Берсею чтото послышалось в звенящей тьме. Он рванулся было вперед, не смог преодолеть цепь телохранителей и выкрикнул:
— Факела!
Его услышал Аммар, повторил команду. Где-то за краем битвы с шипением зажглись факела, солдаты прикрывали их от дождевых струй щитами, и все равно свет их был слишком тусклым. Но и в этом свете Берсей увидел, с кем сражался на темной дороге. Он привстал на коне, оттолкнул ординарца. Конь понес его к завалу, туда, где еще не затихла битва.
— Трубить отбой!..
С опозданием взревели трубы, и только тогда разлепились темные мокрые фигуры коней и людей, и стало ясно, что аххумы бились с аххумами.
Втянув голову в плечи, Берсей дикими глазами глядел на бывших противников и ничего не понимал. Он ожидал повторения припадка и пригнулся к луке седла, вцепившись в нее правой рукой, — благо, верный Аммар, всегда готовый его поддержать, был рядом.
Вспыхивали все новые факела, и хотя дождь все не унимался, стало почти светло.
Берсей очнулся, когда увидел перед собой Карраха — тысячника, отряд которого сейчас должен был искать намутцев в лесах, севернее Дефа.
Каррах зажимал рукой рану на предплечье, ординарец уже снял с него шлем и длинные темные волосы намокли от дождя.
— Господин! — прохрипел Каррах, пытаясь выпрямиться в седле. — Мы поймали лазутчика. И от него узнали, что намутцы готовят ночную атаку на лагерь. Мы торопились…
Берсей молчал. Он все еще плохо понимал, что происходит. Он видел Карраха, но ему вдруг показалось, что это — призрак, видение из его припадков. Потом он оглянулся, увидел Агга, ординарцев и офицеров. Факела шипели и гасли, но солдаты разжигали новые — их заготовили заранее и в достаточном количестве.
Наконец он пришел в себя.
— Завтра. Утром расскажешь все.
Повернулся к Аммару:
— Пусть займутся ранеными.
* * *
Лазутчик, о котором сказал Каррах, не был намутцем. Его выдавал не только выговор, но и внешний облик — слишком утонченный для грубых разбойников-горцев. После первых же слов Берсей перешел на киаттский язык — и не ошибся. Лазутчик вздрогнул, остатки выдержки покинули его. Взгляд метнулся по сторонам и тихо-тихо он произнес по-киаттски, глядя себе под ноги: