Альфред входит в шахматный клуб. На него смотрят. Кое-кто узнает и кивает. Альфред снимает шляпу.

Слава святым, тут те же люди. Ничего не изменилось. Даже папиросный дым тот же, и шляпа соломенная, и мой костюм прекрасно гармонируют с местом, духом и членами клуба, которые одеваются строго, но не броско. Повсюду бархат – бордовые портьеры на дверях, темно-зеленые скатерти. Большой комод из грецкого ореха: в нем всегда хранились доски, фигуры. Такой же древний и столь же обшарпанный шкаф: полка с часами, другая с книгами знаменитых гроссмейстеров, на третьей – графины, стаканы; еще выше: вымпелы, кубки победителей – членов клуба в турнирах, и за кубками – портреты, рамки и еще какой-то хлам, как знать, что там, может, что-нибудь бесценное, туда лет пятьдесят никто не заглядывал!

Смотритель зала шепотом сообщает, что Альфреда ждут: «комната № 10», – «спасибо, Шарль», и справляется о здоровье, старый шахматист пожимает плечами: «здоровье, не знаю, что сказать, нет никакого здоровья, я просто жду смерти, тут медицина ничего не решает, все решается где-то там», – он машет рукой в сторону потолка, «а когда они там решат прибрать меня, не знает никто», – Шарль надувает щеки, делает губами прррр! никто! Альфред улыбается, понимающе кивает, похлопывает его по плечу. «Зато к нам приходят молодые, очень способные ребята… – слегка утешает себя гроссмейстер, – приятно слышать, хорошо, до скорой встречи, Шарль», – говорит Альфред, огибает старинную пианолу, с любовью гладит поцарапанную полировку, входит в коридор, сворачивает на зеленую, солнцем изрешеченную веранду. Старики с внуками играют на воздухе, во дворе. Еще салют, кивки, взмах рукой. Альфред идет мимо, поглядывая во двор, на террасу, на облака… На подоконнике кошка моется. Альфред гладит кошку за ухом. Она отзывчиво трется о руку и мурлычет. Десять минут четвертого. Запаздываю. Ну и черт с тобой, Л. Он гладит кошку, ты мой друг, ты мой верный ласковый друг на эти пять минут. Да, да… Вот так… Солнышко, весна, хороший корм, заботливые люди… Шахматный клуб – лучшего места тебе не найти, поверь старику! Ну все, прощай, котяра. Мне пора. Он идет по коридору веранды. Двери и портреты. Номера на дверях растут. Портреты: Рубинштейн, Рети, Ласкер, Тартаковер, Алехин, Капабланка, Ботвинник… Новые имена! Таль, Петросян, Спасский… Давно я тут не бывал… А вот и № 10.

Альфред входит в комнату. Лазарев сидит за столиком на стороне белых, читает английский шахматный журнал, за его спиной полки с книгами и песочными часами.

– Он свинья, этот ваш Миньон, – мсье Моргенштерн вешает соломенную шляпу, лента растрепалась и – отвалилась, – вот черт, лента оторвалась… – Он садится перед Лазаревым, засовывает ленту в карман, напуская на себя недовольный вид, присматривается к старому знакомому: на заказ скроенный пиджак, старомодный галстук, тонко выщипанные усики, редкие, плотно приглаженные волосы (крашеные). От француза не отличить.

– Здравствуйте, Альфред, – спокойно отвечает Лазарев, делая первый ход. – О ком вы? О Дюреле?

– Да!

– Ну, он же полицейский. Вы должны это понимать. Я хотел на вас посмотреть.

– Теперь вы таким образом рассылаете пригласительные? С полицейским. Интересно.

– Дело непростое. Нам повезло, что оно пока в надежных руках. Ходите.

– Ах, вот как? – Не глядя, Альфред ходит королевской пешкой. – В надежных? Вы решили мне это продемонстрировать? Удивляюсь, как вам это удается.

– О чем вы? Пока ничего не удается.

– Да, но делом-то занимается ваш человек.

– Элементарное везение. Вот так.

– А вы не осторожничаете.

– Говорить, собственно, не о чем, партия будет быстрой.

– Ну, так, что скажете?

– Скажу, что я спокоен. За вас – спокоен. А вот Серж…

– А что Серж?

– Слишком суетится. Может, уехать ему куда-нибудь?

– Например…

– У него же были знакомые в Нормандии… Съездил бы, навестил, заодно порисовал бы там…

Мсье Моргенштерн усмехается.

– Вы не смейтесь, а ходите. Кофе будете?

– К чему все это, господин Лазарев, а? Вы понимаете, я в любое мгновение могу умереть. Я свободен. Мне плевать. Мое сердце…

– Ходите, Альфред, и слушайте. Вам не плевать. На себя – может быть. Если то не бравада. Но есть люди, на которых вам не плевать.

Мсье Моргенштерн передвигает фигуры машинально.

– Знаете, за что я не люблю таких, как вы, мсье Лазарев?

– За что же?

– Вы заставляете людей чувствовать себя пешками. Вы считаете, будто можете указывать другим, посылать за ними инспектора, при этом вы всего лишь…

– Я всего лишь такая же пешка, как все остальные. Но я этого никогда не забываю. Нельзя об этом забывать. Иначе вами запросто пожертвуют. Как вы сейчас. Что это за необдуманные ходы? Что это за я могу умереть в любой момент? Вам наплевать на других? Соберитесь! Подумайте, что вы могли бы сделать для тех, кому жить дальше! Взяли бы под опеку молодого журналиста. Зачем он всем сообщает, что бежал из СССР? Это ли не безрассудство? Его же могут похитить! Затолкают в багажник и вывезут. Приехал из США, и точка. Вы можете ему это втолковать?

– Я?

– Да, Альфред. Вы желаете добра вашей дочери?

– Конечно.

– Так возьмите их обоих под свое крылышко.

– Как?

– Поселите у себя. Что может быть проще! Комнат мало?

– А вас это почему беспокоит?

– Я слишком много знаю. А когда так много знаешь, невольно начинаешь играть. Ходите, не спите. Я сейчас вашего коня съем.

– На здоровье!

– Я вижу, что в игру вступили теневые фигуры. Надо выяснить, что за этим кроется. На Дюреля давят сверху. Министерство внутренних дел прослушивают. Утечка информации на всех уровнях. Правительство в бегах. Страна на грани обвала, и при этом кому-то мумия покоя не дает. Кому? Одни силуэты. Это не игра, а какая-то лапта. Вы можете сконцентрироваться? Нас видят, мы их нет. Они могут себя проявить внезапно и в неожиданном месте. Мы не успеем увернуться. Ведь такое уже случалось. Не стану напоминать вам… Ходите!

– Так.

– Лучше передумайте. Я не хочу, чтобы по ту сторону занавеса злорадно потирали ладони. Мне надоело видеть, как пропадают документы, разыгрываются суды над предателями, которых шантажом или подкупом втянули в грязную игру. Ломаются судьбы. Все как будто знают, кто за этим стоит, но конкретных лиц в зале суда нет.

– Тогда вот так.

– Хорошо. – Лазарев мгновенно делает свой ход и продолжает монолог: – Это как дуэль с невидимкой: он тебе наносит уколы, а ты не знаешь, как отбиваться. Противно и досадно, когда секретную информацию из полиции или даже тайной полиции подносят на тарелочке нашим противникам. Вот это очень плохо. Вы, Шершнев, ваш новый молодой друг – все уже в списке лиц, которых прорабатывают, с одной стороны политическая полиция, с другой – неизвестная структура. Нужно быть предупредительным, осторожным. Ваш ход. Выиграть проигранную партию невозможно, но некоторые фигуры можно спасти. А если мы можем это сделать, значит, мы обязаны это сделать. Я достаточно ясно излагаю мои принципы?