записей. В первую очередь выделялись диалоги Рузвельта и Черчилля, разговоры представителей военных штабов. Готовилось краткое изложение, и каждое утро до начала заседаний отец шел на доклад к Сталину с небольшим по объему текстом на русском языке. Это была своеобразная подготовка к очередной встрече Сталина с президентом и премьер-министром. Сталина интересовало все, вплоть до интонации, с которой была сказана та или иная фраза: убежденно ли сказал или сомневался? Для этого в тексте были соответствующие пометки. Отец был уверен, что его краткие изложения записанных бесед до сих пор хранятся где-то в спецархивах.

Конечно, союзники – и американцы, и англичане – принимали соответствующие меры предосторожности. Все члены делегаций прекрасно знали, что в помещениях нельзя вести разговоры, не предназначенные для чужих ушей, но на практике часто такие рекомендации остаются только рекомендациями, и как бы ни следить за своей речью, кое-что лишнее, помимо воли, в разговорах все-таки проскальзывало. Тем более что все апартаменты Рузвельта были тщательно проверены системами поиска встроенных микрофонов, но ничего не обнаружили, и это тоже несколько ослабило бдительность. Нашу «прослушку» американские системы поиска просто не находили.

Аппаратуру разрабатывали такие выдающиеся специалисты, как Лев Сергеевич Термен, его знают в основном как изобретателя электромузыкального инструмента терменвокса в 1920 году. Арестованный в 1939-м, он восемь лет в так называемой «туполевской шарашке» создавал подслушивающие устройства. Кстати, одно из них, вмонтированное в изготовленный из дерева американский герб, было подарено послу США Гарриману, когда он приехал в пионерский лагерь «Артек». Ее случайно обнаружили только через семь лет…

Не будет преувеличением сказать, что полученная таким образом информация хоть немного, но помогла Сталину, который, используя подмеченные разногласия союзников, сумел переиграть их и добиться нужных решений по ключевым вопросам. В том числе получить обещание о высадке англо-американских войск во Франции не позднее мая 1944 года; перенос границ Польши на запад до Одера и, следовательно, признание, пусть для начала и неофициальное, западными союзниками «линии Керзона» в качестве будущей восточной границы Польши; согласие на передачу СССР Кёнигсберга, никогда России не принадлежавшего; признание включения в СССР прибалтийских государств как акта, произведенного «согласно воле их населения». В обмен на эти уступки СССР согласился объявить войну Японии не позднее чем через три месяца после окончания войны в Европе.

Некоторые исследователи, кажется, до сих пор не верят, что отец был в Тегеране. Андрей Сухомлинов в своей книге «Кто вы, Лаврентий Берия?» написал, что имя С.Л. Берии в списке спецгруппы, обслуживающей конференцию, не значилось, а по документам он участвовал только в Ялтинской конференции. Ну что же, спасибо и за Ялту. Только если следовать этой логике, то и Л.П. ни в Ялте, ни в Тегеране не присутствовал, да и в Потсдаме в июле 1945 года не был, так как в списке делегаций не значился. Хорошо хоть есть письмо Штеменко Хрущеву: «В конце 1943 года Берия ездил в Тегеран на проводимую там конференцию, где я видел его. Я с группой в составе трех человек [один из них – капитан С.Л. Берия. – С. Ш.] осуществлял связь Верховного Главнокомандующего с Генеральным штабом, а через него – с фронтами».

По возвращении из командировки отец еще больше времени и усилий посвятил занятиям в академии. Кроме основной программы он более углубленно изучал математику, физику и некоторые специальные предметы. Конечно, высокое положение Л.П. давало сыну возможность заниматься с лучшими преподавателями, консультироваться у самых известных специалистов. Но много ли детей высокопоставленных чиновников именно так использовали свои родственные связи даже тогда, я уж не говорю о временах нынешних?

Женитьба. Работа в СБ-1

Для работы в архивах и консультаций отцу часто приходилось бывать в Москве. И когда в очередной раз он приехал в столицу на несколько дней, друзья предложили ему прокатиться на мотоциклах в Горки-10, где в это время отдыхала моя мама. Отец с радостью согласился, позже он вспоминал, что моя мама нравилась ему еще со школы.

В Горках в главном корпусе устроили однодневный санаторий, а мама с подругой поместилась на втором этаже домика коменданта. Днем всей компанией гуляли в парке, а вечером решили поехать в город, в театр, смотреть новую пьесу с Борисом Тениным и Лидией Сухаревской в главных ролях. После спектакля девушек проводили домой, и папа предложил, пока он в Москве, увидеться еще раз. Начали встречаться уже вдвоем и поняли, что полюбили друг друга.

Вскоре пришло время возвращаться в академию, и уже мама приезжала к нему в Ленинград, вместе ходили по музеям, бродили по городу. Мама поступила в Архитектурный институт, но через некоторое время перевелась в Институт иностранных языков. Для практики они с папой переписывались на английском. И Буба, и Л.П. очень хорошо приняли маму. Надежда Алексеевна Пешкова тоже была не против, правда, предупредила маму: «Подумай, в какую семью ты идешь. Будь осторожна». Но о чем тут думать и о какой осторожности, если речь идет о любви. Тем более что и Екатерине Павловне, и всем остальным маминым родным и друзьям папа очень понравился.

Смешно было слышать рассказы «знающих людей» и «очевидцев» о шикарной свадьбе в Центральном доме работников искусств, на которой папа, тогда еще только слушатель академии, был якобы в генеральской форме и т. д. На самом деле никаких шумных торжеств не устраивали, расписались и дома на Малой Никитской устроили семейный ужин, выпили легкого грузинского вина. Л.П. обнял маму и сказал: «Теперь ты наша».

Жили в особняке Л.П., и, конечно, жизнь эта разительно отличалась от той, к которой привыкла мама. И в доме Горького, а когда его не стало, у Надежды Алексеевны и Екатерины Павловны – привыкли жить открыто, всегда бывало много интересных людей. Мама могла свободно ходить и ездить куда угодно, встречаться с друзьями, приглашать их к себе. Здесь же обо всем этом нужно было забыть. Никто не мог прийти без предварительного маминого звонка в комендатуру, даже ее мать и сестра. Только Екатерина Павловна приезжала сама без всякого предупреждения – и на Малую Никитскую, и на дачу в Сосновку. И Л.П., и особенно Нина Теймуразовна относились к ней с большим уважением, правда, иногда Л.П. приходилось прятаться, когда Екатерина Павловна приезжала хлопотать за кого-либо из арестованных, а он знал, что помочь никак не сможет. Одним словом, началась у мамы совсем другая жизнь – жизнь под надзором. Конечно, были для этого и свои веские причины, но трудно смириться с этим молодой женщине, привыкшей к совершенно другой обстановке и другому окружению.

Тогда мама увлеклась рисованием. Брала уроки у замечательных художников Павла Корина и Николая Ромадина. Маме давали машину с шофером, заезжали за Ромадиным и отправлялись рисовать пейзажи. Ромадин был счастлив – своей машины у него не было, а Подмосковье он