династии, а отец мгновенно забывал обиду и даже плакал от умиления, чего с ним прежде не случалось. Вместе с искусственными цветами ушло последнее, что еще оставалось у него в жизни, приводило в движение душу и оправдывало существование. Чувствуя себя лишним и в семье и на всем белом свете, старик Мартонфи надломился.

Меньше стало и еды. Настоящий кофе, который он так любил и который горячил, бодрил, заставлял веселее колотиться его утомленное сердце, — настоящий кофе перевелся у них в доме. Достать его можно было только у спекулянтов, а на это у семейства Мартонфи не было денег. Кофе отошел в область преданий, как и идеи революции 1848 года, как и дед, участник этой революции, ушедший тоже куда-то далеко, дальше тускло мерцавших звезд.

Старику Мартонфи давали теперь утром ячменный кофе с сахарином, но он никогда не допивал чашки до дна. Этот напиток был ему уже ни к чему, так же как бывает не нужно в жизни и напускное воодушевление, за которым обычно ничего не следует. Сердце по-прежнему вяло разгоняло кровь по телу, а после каждого третьего удара останавливалось отдохнуть, словно спрашивало: «Стóит, а может, и не стóит дальше трудиться?» Кровь кое-как, хотя и неохотно, добиралась до мозга, но глазам старика придавала только гаснущий отблеск, а лицу не могла придать даже бледного румянца.

Старый Мартонфи говорил странно и сбивчиво, не досказывал мыслей до конца: они у него не то чтобы скакали, а как бы падали с ветки на ветку.

Мартону казалось, будто трясут копилку и сыплются из нее собравшиеся там за целую жизнь, но в разное время отчеканенные красноватые, желтые и белые монетки. Трясут, трясут копилку… Потом вдруг стоп! Видно, щель забилась. Когда-нибудь выскочит из нее вдруг давно попавшая туда прекрасная мысль, а следом за ней выкатится медаль, покрытая зеленой плесенью; и тщетно будут ее разглядывать; все равно не угадать, что на ней изображено. И даже копилка будет смущенно смотреть ей вслед.

6

Петер и Мартон забежали к Тибору. Прежде чем Мартон успел выразить свое негодование, Тибор остановил его движением руки: рассказал, почему не пришел на восход солнца и что случилось у них дома вчера вечером.

— Мать всю ночь не спала, — закончил он.

— А сейчас?

— Сейчас спит.

— Тогда ты можешь пойти с нами, — обрадовался Петер и рассказал, куда они собираются.

Тибор задумался на миг и согласился.

— А если мать проснется? — спросил вдруг Мартон.

— Я оставлю ей записку.

— А если они вернутся?

— Не вернутся! Когда изобьют мать… и меня, — сказал Тибор, покраснев, — они по нескольку дней не показываются.

— Ты уверен в этом?..

— Д-да…

Теперь задумался Мартон.

— Запри дверь снаружи, а ключ возьми с собой. Не станут же они ломиться?

Тибор написал на листке бумаги: «Дорогая мама! Я пошел вместе с Фицеком и Чики к Мартонфи справлять 15 марта. Спи спокойно. Все трое целуем тебя. Ключ взял с собой. Т.». Потом приписал: «Не горюй».

На цыпочках пробрался в комнату. Булавкой прикрепил записку к спинке стула возле кровати, чтобы мать заметила ее, как только проснется. Мать лежала спокойная и бледная. Она будто проводила генеральную репетицию на смертном ложе. Только прилипшая к губе пушинка говорила, что бедняжка жива: пушинка иногда вяло вздрагивала, словно желая вспорхнуть; иногда же казалось — она тоже хочет успокоиться навеки.

7

Пеклась картошка, которую мальчишки притащили с собой. Тетушка Мартонфи заварила чай, нарезала хлеб и положила на стол. Сняла со шкафа банку варенья «мирного времени»: она сварила его прошлым летом. Это была предпоследняя банка. Две девочки Мартонфи — одной было двенадцать, другой четырнадцать лет — помогали матери накрывать на стол: расставляли все, что было в доме, от фарфоровых чашек до жестяных кружек.

Не по возрасту хилые девочки — очевидно, потому, что родились от пожилого отца, — знали о жизни гораздо больше, чем это можно было предположить. Да и могло ли быть иначе? Спали они в одной комнате с отцом, матерью и взрослыми братьями и вообще-то жили в доходной казарме на улице Кериш, а это уж само по себе говорит о многом. Но девочки Мартонфи были еще в том возрасте, когда приличие требовало, чтобы они ничего не понимали и изображали из себя малышек. Воспитанные в строгости, они соблюдали это, но вместе с тем очень часто и, как казалось окружающим, беспричинно хихикали.

Первыми пришли два молодых человека, проживавших на третьем этаже: маляр и токарь-словак, плохо говоривший по-венгерски. Обоим им было по двадцать лет, обоих призвали в армию, и они обязаны были явиться на призыв 16 марта. Парни принесли с собой хлеба, колбасы и бутылку дешевой сливянки «к чаю», собираясь справить 15 марта, а заодно устроить «малые проводы» штатской жизни. Большие проводы прошли у них, увы, в незавидном месте — в публичном доме на улице Конти. И сегодня поначалу парни чувствовали себя неловко. Да и не только они, но и все в квартире, ибо и мать семейства и даже девочки знали, где устраивает проводы большинство призывников, Но «что поделаешь, раз уж так заведено», — и все быстро забыли об этом. Несколько смущенных слов, не относящихся к делу шутливых замечаний, в которых старались перещеголять друг друга Дюла и Денеш Мартонфи, инстинктивно выгораживая друзей, пересмешки девочек, кушанья на столе, варенье «мирного времени» и материнская улыбка тетушки Мартонфи — все это рассеяло замешательство, смущение первых минут.

«Блудные сыны» очистились в семейном кругу.

8

С едой покончили, И хотя каждому досталось немного — собралось всего двенадцать человек, — однако компания развеселилась. Закуска требует выпивки, веселье — нового веселья, а его хоть и не купишь за деньги, но и даром не возьмешь.

Все стали шарить по карманам и складывать в кучу, что наскребли. Эта «охота за монетами» вызвала новый приступ веселья.

— Нет такого дома, где не нашлось бы еще одного крейцера! — кинул лозунг всегда спокойный Дюла Мартонфи, широкоплечий, здоровенный парень с открытым лицом.

— Обыск! — гаркнул Петер и, подавая пример, тут же начал выворачивать карманы.

Для пущего веселья он не стал их засовывать обратно, пока не дошел до последнего, и под конец все семь его карманов, дразнясь, высовывали языки.

Другие тоже начали выворачивать карманы. И когда кто-нибудь находил завалявшуюся монетку, подымалась буря аплодисментов. Медяки и никелевые монеты сыпались сперва густым ливнем, со звоном ударялись об стол. Не открывая заветного местечка, девочки Мартонфи вытащили монеты, припасенные для воскресного кино. Их тоненькие пальчики тоже уронили на стол несколько медяков.