зловещим скрипом строения, напрягавшегося под ударами. Глаза щипало и слезились от дыма, но я заставлял себя идти вперед, выкрикивая имя Сиенны, причем каждый крик был отчаяннее предыдущего.

Гостиная превратилась в адское пекло. Диван лежал в клочья, его ткань была сожжена неумолимым пламенем. Я лихорадочно осматривал комнату, сердце колотилось в груди, страх и адреналин подстегивали мои поиски. Жара стояла невыносимая, пот и копоть смешивались на коже, но я шел вперед, движимый слабой надеждой, что Сиенна все еще может быть там, где-то среди разрушений.

Я наткнулся на свою комнату — последнее место, где еще можно было искать. Открывшаяся передо мной картина остановила меня на месте. Там, среди хаоса и дыма, лежала Сиенна без сознания. Ее тело лежало у окна — явный признак того, что она отчаянно пыталась сбежать. Рядом с ней лежал Донован, тоже без сознания, и его присутствие подтверждало мои худшие опасения — он был ответственен за этот кошмар.

В тот момент казалось, что время остановилось. Выбор был очевиден: спасти Сиенну или Донована.

Не раздумывая ни секунды, я двинулась к Сиенне. Каждый инстинкт во мне кричал, чтобы защитить ее, спасти от ада, который создал мой брат. Я осторожно подхватил ее на руки, ее тело обмякло и не реагировало на мои слова, и вся тяжесть ее существования вдруг стала казаться мне одновременно драгоценной и хрупкой.

Я осторожно нес Сиенну сквозь дым и пламя, ее тело обмякло в моих руках.

Сквозь дымку пробился голос Донована, слабый, но настойчивый. "Я сделал это ради нас", — задыхался он, его голос напрягался от усилий и боли. "Я сделал это, чтобы… чтобы мы могли стать лучше. Чтобы мы были братьями".

Я сделал паузу, тяжесть его слов придавила меня в комнате. Я не знал, что он в сознании. Я даже не проверил.

"Вся моя жизнь была направлена на то, чтобы спасти тебя от самого себя, Донован", — сказал я низким голосом. "А ты этого даже не замечаешь". Внутри меня закипали гнев и разочарование, подстегиваемые годами сдерживаемых эмоций. "Ты думаешь, что я обязан, как твой старший брат. Но ты всегда поступал так, как хотел, прячась за обидой и горечью. Ты никогда не протягивал руку помощи, чтобы преодолеть пропасть между нами. Вместо этого ты намеренно забрал единственного человека, которого я всегда хотел. Что? Чтобы получить от меня реакцию?"

"Ты и ко мне не обращался!" выплюнул Донован.

Я кашлянул. "Может, и нет", — согласился я. "Я думал, что защищаю тебя от бремени, которое оставили после себя наши родители. Я не хотел, чтобы это бремя легло на твои плечи. Я хотел быть сильным для тебя".

"Я просто… я хотел брата", — сказал Донован. "А ты… ты никогда не хотел меня". Его кашель был слабым, тело боролось с дымом. "Я не понимаю. Она не семья".

"Она — единственная семья, о которой я забочусь", — огрызнулся я, крепче прижимая к себе Сиенну. "Она видит меня таким, какой я есть, Донован. А не как отражение твоих неудач. Ты настолько поглощен своей ненавистью ко мне, что лишил меня единственной хорошей вещи в моей жизни. И что теперь? Сжечь все дотла?" Я смотрел на нее, молясь, чтобы она была жива. "Я думал, что защищаю тебя. Я не знал, как вести себя после их смерти, и думал… ну, это неважно. Я вижу, что ошибался. И к тому времени для нас было уже слишком поздно".

Глаза Донована отчаянно искали что-то в моем лице. "Ты всегда будешь выбирать ее, а не меня, не так ли?"

Я отвернулся от него, на сердце было тяжело. "Нет никакого выбора", — сказал я. "Это всегда была она. Даже после всего, что ты с ней сделал… она все еще беспокоится о том, чтобы встать между нами. Она все еще заботится о тебе. О нас. Может быть… может быть, был шанс, но ты причинил ей боль. Ты был готов убить ее. И ты не сможешь вернуться после этого, Донован. Ты взрослый. Ты мог бы поговорить со мной. Но вместо этого ты играл в глупые игры и теперь получаешь свои глупые призы. Сиенна не виновата. Она ни в чем не виновата. Это моя вина, и она твоя. А ты слишком слеп, чтобы увидеть это. Ты даже не хочешь признать свою роль в этом. И это то, чего ты не понимаешь. Ты все еще дорог ей, но ты скорее хочешь увидеть, как она сгорит, чем признать, что я люблю ее".

"Ты не любишь ее", — слабо возразил Донован.

"Люблю", — подтвердил я. "Как только я смогу на ней жениться, я это сделаю. А ты… я не думаю, что ты будешь там, чтобы увидеть это".

"Ты оставляешь меня умирать?" Голос Донована был покорным, слабым отголоском того брата, которого я когда-то знал.

"Это постель, которую ты застелил, Донован", — сказал я, мой голос был холоден. "Ложись в нее. Я никому не помешаю спасти тебя… но в этот раз я этого делать не стану. Не после этого".

Отвернувшись от него, я вынес Сиенну из горящего дома, жара и дым окутывали нас, пока мы убегали. Единственное, что сейчас имело значение, — это ее безопасность и наше совместное будущее вдали от разрушений, которые учинил Донован.

Перемещение по горящей лестнице с Сиенной на руках было похоже на прохождение огненной полосы препятствий. Жара была удушающей, дым — слепящей, удушливой, грозящей захлестнуть нас обоих. Каждый шаг был борьбой с бушующим вокруг нас адом, пламя жадно лизало наши пятки.

Выйти на ночной воздух было все равно что возродиться из пепла. Прохлада внешнего мира резко контрастировала с адом, из которого мы только что выбрались. Я нес Сиенну прочь от горящего дома, каждый шаг подстегивался адреналином и непреодолимой потребностью видеть ее в безопасности.

Положив ее на траву, подальше от опасности, я проверил, нет ли признаков жизни. Ее грудь неглубоко вздымалась и опадала, что было небольшой милостью на фоне разрушений. Сирены становились громче с каждой секундой. Стоя на коленях рядом с ней и ожидая прибытия экстренных служб, я не мог не испытывать глубокого чувства облегчения от того, что она жива.

Я сразу же начал