Почему Льюиса так волновала эта форма повествования? Чтобы понять его тревоги и оценить то решение, которое в итоге было найдено, нужно узнать больше о культурном ландшафте Британии на рубеже 1920-х и 1930-х годов и в особенности о взлете того мировоззрения, которое мы ныне могли бы назвать «сциентизмом». В ту пору такой подход открыто отстаивал Дж. Б. С. Холдейн (1892–1964), разочарованный марксист, который направил свой темперамент крестоносца и неиссякаемый энтузиазм на доказательство преимуществ науки в качестве средства от всех бедствий человечества. Льюис, со своей стороны, вовсе не нападал на науку, но его тревожило преувеличенное представление о ее возможностях и благах и наивные идеи о том, как можно науку применить. Он опасался, что торжество науки опередит необходимое взросление этики, то есть мудрость, самодисциплину и добродетель, без которых наука становится опасной.

Но в особенности Льюиса тревожило подспудное присутствие тех же идей в научно-фантастических произведениях Уэллса, который с помощью вымышленных сюжетов превращал науку в пророка и спасителя человечества: только наука укажет нам истину и спасет человечество от его нелегкой участи. Уэллс видел в науке мирскую религию. Подобные идеи и поныне тесно связаны с западной культурой, хотя и выражаются теперь иными голосами, но Льюис познакомился с ними через посредство Уэллса. И если Уэллс использовал жанр научной фантастики для продвижения своих идей, почему бы не использовать этот самый жанр для спора с ним? Межпланетные перелеты Льюис считал новой, увлекательной мифологией, но его беспокоило доминирование в этой области «до отчаяния аморального мировоззрения». Нельзя ли выправить этот жанр, превратить его в форму для иного, глубоко морального понимания вселенной? Может быть, даже и в форму теистической апологетики?

В декабре 1938 года Льюис выразил усилившуюся убежденность в том, что жанр научной фантастики, доселе использовавшийся для продвижения различных форм атеизма и материализма, с неменьшим успехом можно использовать для критики такого мировоззрения и для создания привлекательной альтернативы[527]. Можно ведь взять эту форму и наполнить ее совершенно иной «мифологией» (под мифологией Льюис подразумевает здесь нечто вроде «метасюжета» или «мировоззрения»). Именно такая техника применена в трилогии, состоящей из романов «За пределы безмолвной планеты» (1938), «Переландра» (1943) и «Мерзейшая мощь» (1945). Художественные достоинства трилогии распределяются неравномерно, особенно трудна местами третья часть. Но оценить следует главным образом не идеи или основные пункты аргументации, а то средство, с помощью которого выражается мысль — нарратив, который захватывает воображение и раскрывает разум альтернативному подходу к действительности.

Невозможно кратко передать множество изощренных сюжетных ходов и тонкость суждений, которые так свойственны этой трилогии. Нужно понять главное: нам рассказывают историю, которая опровергает и разрешает наиболее спорные темы современного Льюису сциентизма. Чтобы показать, как это происходит, сосредоточим внимание на одной из наиболее важных для Льюиса тем — на той форме социального дарвинизма, которую Холдейн выдвигает в эссе «Евгеника и социальная реформа» (Eugenics and Social Reform)[528]. Как многие прогрессисты 1920-х–1930-х годов, Холдейн предлагал оптимизацию человеческого генофонда, ради чего следовало воспрепятствовать размножению определенных типов людей. Эта антилиберальная политическая теория опиралась, как считали, на самые надежные достижения науки и проистекала из наилучших устремлений — обеспечить выживание человеческой расы. Но Льюис спрашивает: какой ценой?

Бертран Рассел в трактате «Брак и мораль» (Marriage and Morals, 1929) поддерживает Холдейна и настаивает на принудительной стерилизации умственно отсталых. По мнению Рассела, государство должно располагать полномочиями насильственно стерилизовать всех граждан, которых соответствующие специалисты признают умственно отсталыми, и эта мера должна внедряться несмотря на очевидные проблемы. Рассел полагал, что сокращение числа «идиотов, имбецилов и слабоумных» принесет обществу огромную пользу, которая перевесит все риски, связанные с вероятными злоупотреблениями.

Ныне нам редко приходится сталкиваться с подобными взглядами, отчасти потому, что они были скомпрометированы нацистской теорией евгеники, а отчасти потому, что они оказались несовместимы с либеральными демократическими идеалами. Но в период между двумя мировыми войнами значительная часть британской и американской интеллектуальной элиты вполне разделяла эти взгляды. Три мировые конференции по евгенике (Лондон, 1912, Нью-Йорк, 1921, Нью-Йорк, 1932) обсуждали «селекцию при рождении» (в противовес «контролю рождаемости») и генетическое устранение тех, кого признают непригодными[529].

Льюис считал необходимым бросить вызов этим взглядам. Частью этого вызова стала «Мерзейшая мощь». Хотя во многих своих взглядах Льюис был консервативен, этот роман обнаружил иной его потенциал — голос пророка, решительно бросающего вызов устоявшейся мудрости собственного поколения.

«Мерзейшая мощь» описывает деятельность Государственного научно-исследовательский института лабораторных исследований (ГНИИЛИ), суперсовременного центра, занимающегося улучшением человеческой расы на основе научного прогресса, то есть насильственной стерилизацией «непригодных», ликвидацией отсталых рас и исследованиями, где главную роль играет вивисекция. Льюису не составляло труда обнажить моральную несостоятельность этого института и показать, какое дисфункциональное будущее ждет человечество, если позволить действовать таким силам. Финал романа являет полную драматизма сцену: животные, обреченные стать жертвами опытов, вырываются на волю.

Те, кто внимательно прочел в «Страдании» главу, посвященную мукам животных, знают: в отличие от Холдейна Льюис был противником вивисекции. Джордж Фарнум, председатель Общества противников вивисекции Новой Англии, счел чрезвычайно важными рассуждения Льюиса и попросил его написать отдельную статью на эту тему. Эссе Льюиса «Вивисекция» (1947) и поныне остается одним из самых интеллектуально мощных обличений вивисекции, хотя эта статья не привлекла того читательского внимания, какого она заслуживает[530]. Она ясно свидетельствует о том, что Льюис выступал против вивисекции не из сентиментальных соображений, а исходя из четких богословских предпосылок. Жестокость по отношению к животным с большой вероятностью перерастает в жестокость по отношению к людям, особенно к тем, кого мы сочтем «низшими» типами или расами: