В саду пахло кашей и котлетами, и еще капустой.

Здесь было тесно и… уютно. Пожалуй. Знакомо. Только у них шкафчиков таких вот, крашеных синей краской, не было. Зачем, если у каждого имелась собственная комната?

Потом, когда они станут старше, им позволено будет селиться вдвоем. Или даже втроем, и это тоже часть курса адаптации.

И рисунки они не рисовали, такие, как здесь вот украшали и шкафчики, и стены. Нелепые, несуразные, но в этой своей несуразности очаровательные.

– Могу я узнать, что происходит? – поинтересовался Святослав и бляху свою вытащил. Взгляд женщины в халате потяжелел, а сама она…

…боится.

Отчаянно боится, но все же полна решимости не пустить. Кого? Никого. Она останется здесь, даже… даже если потом с ней случится страшное.

– Чудесно!

А вот вторая определенно обрадовалась.

– Вас мой сын отправил? Представляете, мне не отдают ребенка!

– А должны? – поинтересовался Святослав.

– Я ее бабушка!

– А где это написано?

Нет, он не видел свидетельства о рождении Розочки, но отчего-то не сомневался, что в нужной ему графе будет стоять прочерк.

– П-простите…

– Насколько мне известно, вы и ваш сын сделали все, чтобы не иметь ничего общего с этой семьей.

Женщина покраснела.

Густо.

Отчаянно. А вот вторая вдруг обрадовалась, пусть радость эта была слабенькой и имела кисловатый привкус мести, да и страх никуда не делся.

– Вы не имеете права! – женщина стиснула кулачки и шагнула к Святославу. – Это… это семейное дело.

– Вот сперва семья, а потом семейное дело.

Он поглядел на вторую, которая молчаливо стояла, наблюдая за ним и за этой… бабушкой.

– Идите к детям, – сказал Святослав. – А мы… побеседуем. О делах семейных.

Ему пришлось вложить в слова каплю силы, и только тогда женщина вошла в группу. И дверь за собой притворила, что было правильно. Очень правильно.

– Вы знаете, кто мой сын?

– Сволочь изрядная? – предположил Святослав.

– Да как вы смеете!

Прозвучало, правда, неубедительно.

– Смею вот… как-то, – Святослав разглядывал женщину, убеждаясь, что то, самое первое впечатление, оказалось верным.

Аккуратная.

Вся, от прически с гладко зачесанными волосами, собранными в пучок, до туфель-лодочек на низком, приличествующем возрасту каблуке. Строгий черный костюм.

Нитка жемчуга.

И серьги-капли в ушах.

– Она вас обманула, – сказала она, столь же пристально разглядывая Святослава. – Я не знаю, что она вам наплела, эта тварь, но голову определенно заморочила. Послушайте, вы еще молоды. Не стоит ломать себе жизнь и карьеру…

Святослав хмыкнул.

Не стоит.

– В конце концов, мой сын имеет такие же права на этого ребенка…

– Тише, – Святослав улыбнулся и прижал палец к губам. И женщина послушно замолчала. Она уставилась на Святослава круглыми удивленными глазами. Надо же, голубые. И цвет чистый, ясный, без капли серого.

Как небо.

– Сейчас вы просто уйдете отсюда, – Святослав осторожно прикоснулся к разуму женщины и поморщился. Надо же, какое возмущение…

И обида.

Ей кажется, что происходящее с нею в высшей степени несправедливо. Люди почему-то особенно чутко относятся к несправедливости, когда касается она их самих.

– Уйдете и забудете о нашем разговоре. Не стоит забивать голову всякими пустяками…

Упрямится.

Волевая. Смелая. И сейчас она защищает не себя даже, а сына и его проект… какой проект?

– Рассказывайте, – попросил Святослав.

Женщина стиснула зубы.

Теперь, чувствуя опасность для сына, она подобралась, сосредоточилась… почти вырвалась даже.

– Экая вы… но все равно рассказывайте.

И она заговорила. Ненавидя себя за слабость, за беспомощность, готовая откусить язык, но не имеющая сил это сделать. Слово за слово. И еще…

Святослав слушал.

Спокойно.

Отрешенно даже. И вновь вспомнилось, как его учили этой самой отрешенности, позволяющей оставаться над чужими эмоциями. Да и над собственными, которые он привычно задвинул на край сознания. Потом, позже позволит себе и гнев, и ярость.

И остальное.

Женщина замолчала. Беседа далась ей нелегко. Она вспотела, и согнулась, и дышала тяжело. А изо рта потянулась ниточка слюны.

Она сглотнула, с трудом подняла руку, подбирая эту нить.

– И вы вправду думаете, что у вас получится? – поинтересовался Святослав. – Впрочем, можно не отвечать, это я так… размышляю вслух.

Она дернула головой.

– Не важно. Разберемся и с этим проектом, и с тем… идиотом, которому он в голову пришел, – Свят шагнул ближе. – А что до вас, то вы сейчас пойдете домой и скажете сыну, что возвращаетесь. Что не желаете иметь ничего общего ни с дивой, ни с вашей внучкой. Вы ведь даже не считаете ее своей внучкой, верно? И, если бы она не понадобилась вдруг вашему… ублюдку…

Ее перекосило.

– …вы бы о ней и не вспомнили. Вот и замечательно. Вы просто забудете о ней, ясно…

Ненависть.

Какая чистая, незамутненная, пусть и недолгая. Она понимает, что ничего-то ему, Святославу, не сделает, и это незнакомое ей доселе чувство собственной беспомощности пугает ее до одури.

– А если кто-то вдруг попытается расспрашивать вас о девочке, скажете правду. Что знать ее не желаете. И не знаете. И не хотите иметь с ней ничего-то общего. Понятно?

Она кивнула.

– Вот так… идите… закрывайте глаза и…

Святослав развернул ее к двери и подтолкнул.

– Идите… вы просто проходили мимо и решили заглянуть, но поняли, что зря. Ясно?

На улице шел дождь, мелкий и затяжной. И этот дождь осел россыпью капель на седых волосах.

– Идите. И не стоит возвращаться, – тихо добавил Свят, добавляя к словам еще каплю силы, закрепляя этот ее панический страх. – Вы же не хотите встретиться со мной вновь?

Она не хотела.

И когда дверь закрылась за ее спиной, Святослав ощутил изрядную волну облегчения.

Надо будет Астру предупредить и успокоить заодно. Или… нет, быть того не может, чтобы эту глупость в работу приняли. Скорее всего, речь идет об инициативе одного чересчур рьяного партийного работника. Вот только стоило признать, что выглядела эта инициатива весьма привлекательной.