— Вполне возможно, что расскажут все, но не исключено, что они все же пощадят друг друга. Настолько, чтобы не навредить себе. Во всяком случае, один разоблачит другого. И это в нашем деле, Мартин, самое сложное. Поскольку людские жизни губят не только преступники, но и такие, как мы с тобой. Тем, что принуждаем говорить о других правду, уличать их в преступлениях, низости, всякой грязи. И хуже всего, что выхода из этого нет. Пока будет существовать наше общество и его правосудие, ничего другого нам не остается.

* * *

Из записок комиссара криминальной полиции в отставке Келлера:

«В нашем деле можно надеяться на успех, если только основываться на всесторонне проверенных и неопровержимых доказательствах.

Циммерман знал это и потому сосредоточился на том, где было больше показаний и улик — на вине Хесслера в убийстве Хорстмана. Усилия его не прошли даром. На основании представленных суду доказательств Ханс Хесслер получил пожизненный срок.

Но несмотря на все его усилия, на старания сотрудников, на то, что Хесслер, полный ненависти, помогал против Шмельца, привлечь Шмельца к суду так и не удалось.

Хотя все обстоятельства и показания сходились на его вине, доказательства отсутствовали. Анатоль Шмельц не оставлял письменных указаний, не отдавал приказов при третьих лицах, никогда сам не приложил руки к делу. И вот при помощи лучших адвокатов обвинение не было предъявлено ввиду недостатка улик. Такой вот «удар ниже пояса» по усилиям Циммермана.

Когда же Шмельц отправился в кругосветное путешествие — минуя Грецию, между прочим, — и когда Сузанна Вардайнер, продав все, что унаследовала от мужа, покинула Мюнхен, те, кто в действительности выиграл в конкурентной борьбе — Бургхаузен из «Мюнхенских вечерних вестей» и Тириш из «Мюнхенского утреннего курьера», — повели переговоры о слиянии своих издательств. А после их успешного завершения могли, уже никого не опасаясь, продолжать свой бизнес.

Но Циммерман воспринял это — по крайней мере внешне — вполне спокойно. Возможно, тут сказалось влияние жены. Маргот ведь в конце концов решила остаться с ним. Наверно, тут подействовал ее ночной визит ко мне. Сидела она у меня довольно долго, играла с псом и наконец сказала: «Господи, но до чего же у Мартина тяжелая работа!»

Тут вы правы. В этом деле редко получаешь радость от выполненной работы. И заниматься ею может только тот, кто постоянно отдает себе отчет, что бережет людей вокруг себя от тайных или явных проявлений самых низменных чувств и поступков, на которые только способен человек. И вы считаете, что постоянно представлять все это и продолжать работать и жить — этого мало?»

Ханс Иоахим Томашевский — …стоит на пороге банкротства и пытается предотвратить его неординарными средствами;

Ваххольц — …погибает от неординарных средств;

Гюнтер Фойерхан — …оказывается в смертельной опасности, поскольку может опознать человека, ограбившего банк;

Джон Шеффи — который, собственно, именуется Иоганном Томашевским и который поступает из лучших побуждений;

Бухгалтер Паннике и фрay Пошман — объединяет их только одно: оба любят появляться не вовремя и некстати;

Сузанна Томашевская — …женщина с проблемами, сложным характером и гениальными идеями;

Комиссар Ханс Манхардт — …мужчина с проблемами, сложным характером и смелыми версиями.

Томашевский чувствовал себя усталым, смертельно усталым, и разочарованным. Даже мчась в краденом «фольксвагене» по широкой набережной Курта Шумахера, он не в силах был превозмочь мучительной усталости, от которой закрывались глаза, и напрасно пытался сдержать слезы, стекавшие на верхнюю губу. Джин, которого он успел хлебнуть, только усилил чувство жалости к самому себе. Он все еще ощущал холодное дуло «беретты» у правого виска. Почему ему нехватило сил нажать курок, чтобы обрести покой, о котором он так мечтал? Почему он не умер еще ребенком, скажем, в двенадцать лет, прежде чем его одолела жизнь со всеми ее проблемами? Бой, непрерывный бой: за лучшие марки, лучших девушек, новые заказы… Война — и никакого мира.

А теперь еще эта затея, которая была ему так отвратительна и которую он уже не мог предотвратить…

Наверху на Мюллерштрассе ему пришлось затормозить на красный свет. «Ты дурак,— бормотал он,— засранец, козел!»,— и ненавидел себя за собственную слабость. Чтобы довести задуманное до конца, нужно быть хладнокровным мужчиной, а не беспомощным ребенком. Его налет на Бранденбургский земельный банк был безумием. Полным безумием.

Он свернул налево, чтобы через Тегель добраться до Гермсдорфа. Этот маршрут займет лишних десять минут. Убийственно долго… Почему он не может остановиться, зайти в ближайшую забегаловку и обо всем забыть? Что его гонит вперед? Он не знал.

Время поджимало. Был вторник, и если на неделе не выплатить кредиторам больше ста тысяч марок, можно объявлять о распродаже. А потом и о банкротстве.

Но тогда уже все едино…

Мысль о необычности и безумии собственного плана отчасти привела его в чувство. Он даже удивился. Боже, ведь он поставил все на одну карту, рискует головой, авантюрист чертов!

Тут ему как раз попался двухэтажный автобус, и в нем вспыхнула гордость при виде рекламных плакатов его фирмы:

МЕБЕЛЬ ОТ ГТ? ХОРОШАЯ ИДЕЯ!

Добрый знак.

Настроение сразу изменилось. Его охватило странное желание овладеть всем миром, как томной женщиной. Он едва не притормозил, чтобы заговорить с девицей, торчавшей на одной из остановок. Вас не подвезти? Он не сомневался, что девица согласится. Эти бронзовые бедра!… Если повезет с главной добычей, он заполучит десятки таких девиц. На элегантных, щедрых, неженатых бизнесменов вроде него всегда есть спрос.

Внезапная эрекция тут же прогнала страх.

Может быть, следовало подыскать машину побыстрее, Но «фольксваген», к тому же еще серый, был самым неприметным. «Беретта» в левом нагрудном кармане серого фланелевого костюма упиралась стволом в ребра. Сняв правую руку с руля, уже блестевшего от пота, он сунул пистолет в боковой карман. Кончиками пальцев погладил нежную ткань нейлонового чулка. Чулок Сузанны. Он обнаружил его в забытом ящике комода. Сколько времени прошло с тех пор, как она его надевала? Сколько раз он гладил и целовал его верхний краешек?! Но все уже позади. Раз и навсегда. Теперь чулок станет маской.

Все как перед операцией. Он хотел потянуть время, отказывался сознавать, что именно вскоре произойдет, но знал, что все должно пойти именно так, как он планировал. Он был рабом собственной воли, которая стала самостоятельной силой, сделав его всего лишь послушной куклой.