Может быть, остановиться и купить сигарет? Да, но тут же вернуться!

Он нашел место на стоянке и вылез из тесной машины. Неподалеку от станции метро заметил автомат с сигаретами. Со звоном упала монетка, он потянул рычаг и сунул в карман пеструю пачку. Курить совсем не хотелось.

Неторопливо он дошел до угла и заглянул в один из узких переулков. Там он заранее оставил свой «опель». Если при бегстве что-нибудь случится, здесь он без проблем пересядет.

Но что может случиться?

Почему, собственно, ничего не случилось? Почему какой-нибудь грузовик не смял украденный «фольксваген», почему он не упал в обморок, почему все банки сразу не закрылись из-за какого-нибудь валютного кризиса? Могло случиться что угодно. Но краденая машина спокойно ждала, греясь на полуденном солнышке, а его пульс ничто не нарушало. Придется действовать… Ах, если бы кто-нибудь избавил его от этих мучений нерешительности!

Но что еще ему было делать? У него не осталось уже никаких возможностей спасти фирму. Или начать бегать по домам, как мелкий коммивояжер, и предлагать стиральный порошок? Нет! Тогда поехали!

Томашевский подчинился своему внутреннему голосу. И так все было бессмысленно, ужасно бессмысленно! Ах, если бы его схватили и посадили лет на десять! По крайней мере, сразу отпали бы все заботы и проблемы. Весь мир плевал на Ханса Иоахима Томашевского. Что изменится от того, ограбит он или не ограбит восьмое отделение Бранденбургского земельного банка? Это ничего не изменит и ничего не значит. Ну и что?

Всего через четверть часа этому суждено случиться. Отделение у гермсдорфской железнодорожной станции он знал по десяти визитам. Оно было маленькое. Два кассира и пожилая дама, которая около двенадцати уходит на обед. От бывшей приятельницы, которая когда-то работала в Бранденбургском земельном банке, он знал, что во вторник в сейфах всегда даже больше денег, чем ему нужно. А самое удачное, что там еще понятия не имели о пуленепробиваемых стеклах и прочих средствах безопасности.

Томашевский начал насвистывать, его сразу охватило беспричинное веселье. Проезжая через густой лес, отделявший Гермсдорф от Тегеля, он вспомнил о тех выходных, когда играл тут с друзьями. Ешке, Буш, Фойерхан и Фидлер! Кем они стали? Наверняка все уже почтенные отцы семейств с талантливыми отпрысками. Если его схватят и его история с грубо отретушированным фото появится в газетах, все о нем сразу вспомнят и станут рассказывать женам и коллегам всякие небылицы. «От Томи я бы этого не ожидал, только не от него!»

Он бросил взгляд в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, похож ли он на преступника. Широкое мясистое лицо ему опротивело. Просто непереносимо — всю жизнь так выглядеть. Водянистые глаза посажены слишком близко, недоделанный подбородок переходит сразу в жирную шею. «Что еще от такого можно ожидать?» — скажут люди, когда в газетах появится сообщение о его аресте. И будут совершенно правы.

«Наброски!» — мелькнуло вдруг у него в голове, и он машинально нажал на тормоз, так что машину даже занесло. Два листка формата А4, на которых он в деталях разрисовал внутренность банка и улицу перед ним. Вчера хотел сжечь их, но что-то ему помешало. Может, вернуться? Нет! Если все провалится, будет все равно, если нет — никто их не найдет.

Он опять нажал на газ.

Если бы только так не болел желудок! Левой рукой он отпустил руль и помассировал живот. Его раздражало, что живот перевешивается через ремень. Он все толстел, и девицы, которыми он скрашивал свое одиночество, уже начинали над этим подшучивать.

— Томашевский опускается все ниже,— вслух сказал он с каким-то странным удовлетворением.— Томашевскому приходит конец!

Голос звучал хрипловато. И вообще, разве это его голос? Все казалось каким-то нереальным.

Боже мой, почему я всегда хватаюсь за такие невозможные вещи!

Нет, план был хорош. Даже исключителен. Наконец-то он нашел силы действовать. Был мужественен и тверд; не отступал и не сдавался — нет, он решил сражаться. И вдруг почувствовал себя большим и сильным, бесконечно превосходящим слабаков и подхалимов.

Он знал, что приближается к Бакнагерштрассе, совершенно машинально притормозил и свернул направо. В конце улицы замаячила высокая насыпь, по которой ходили поезда, а перед ней — приземистое здание Бранденбургского земельного банка.

Оставалось сто метров…

Еще можно вернуться.

Он снял ногу с педали газа. Если бы только знать, куда это все заведет… Станет ли это его спасением или погубит? Одно было ясно: если в пятницу он не добудет сто тысяч, ему конец.

Банкротство, публичная распродажа имущества… короче, конец!

До самой смерти придется гнуть спину, чтобы расплатиться с долгами. Он стал бы нищим, который уже ничего себе позволить не сможет. Конец походам по барам, поездкам в Танганьику или на Цейлон, женщинам, которых нужно завоевывать норковыми шубками, конец воскресеньям на поле для гольфа… И нечего мечтать ни о какой вилле, никаких костюмов из Лондона, а когда возникнут проблемы с желудком, нечего и рассчитывать обратиться к какому-нибудь светилу! Только к жалкому лекаришке через страховую кассу… Нет, это уже не жизнь!

Дети играли в садах, в струях поливальных машин сверкала радуга, улыбающийся почтальон вручал дряхлой старушке заказное письмо, два старика делились друг другу на ухо воспоминаниями о Кенигсберге… Его затея не вписывалась в этот безгрешный мир. Он вдруг испугался, что навредит всем этим людям.

Но в конце концов он сделал все, что мог, чтобы честно добыть эти деньги. Но ни одна сволочь не одолжила ни гроша.

«Очень жаль, герр Томашевский, но мы ничем не можем вам помочь. Объем продаж у вас из месяца в месяц падает. Вы не можете предоставить достаточных гарантий. И к тому же ваши бухгалтерские документы… Вы закупаете товар слишком дорого, держите сверхнормативные запасы, да и ваши личные расходы слишком высоки…»

Возможно, он и продержался бы, не обанкроться один из главных должников. И не его вина, что все так вышло.

То, что он задумал, было просто безумием, настоящим безумием. И тем не менее — единственным выходом. Ну и что, если он облегчит банк на сто тысяч марок? Банковским служащим только пойдут на пользу три минуты смертельного страха — слишком часто они ему отказывали. Он ненавидел этих холодных отвратительных типов и их бездушную вежливость.

Ему повезло: перед самым банком нашлось свободное место для машины. Ни минуты не колеблясь, он тут же свернул к тротуару. Скользнул взглядом по Хайнсештрассе и обратно. Наверху как раз остановился поезд и через турникет прошла кучка женщин, которые тут же исчезли из виду. Полуденная жара заставила людей носа не высовывать на улицу. В супермаркете напротив еще толпились покупатели, но его это не волновало. Парень из турбюро как раз собирался на обед. Внутри банка он разглядел двух мужчин. Один был довольно стройным и милым стариканом, второй выглядел гораздо моложе и серьезнее.

В этот миг Томашевский почувствовал, что решился окончательно. Жребий брошен… Он хотел это сделать. Иначе зачем все приготовления, «беретта», угнанная машина? Спокойствие улиц раздражало; его нужно было нарушить.