проса,

Никогда не пройти этот путь.

Странник! – вызвезди белые росы

На свою озаренную грудь…

Проступили в тумане ворота,

Кольца медные – в львиных ноздрях,

И коснеющим шепотом: «Кто там?» —

Заскрипел потревоженный мрак.

Бьется факел пурпуровой птицей,

Мечет в душу гранатовый ток,

«Pater noster», – ответствует рыцарь,

И заржавленный щелкнул замок.

Окружили их зыбкие тени,

Чья-то искрами вспыхнула злость,

И по гулким широким ступеням

Опустился с хозяином гость.

И как будто бы все это снится:

В низкой зале пылает очаг,

Светлый спутник – теперь уж не рыцарь,

А могучий [и] ласковый маг.

Разгораясь в запыленной нише,

Вызревает огонь пентаграмм,

Сеют шорох летучие мыши,

И зеркал ослепляет игра.

Льется пламя в стеклянных ретортах,

И доносится четкий канон:

«Ныне грани судеб твоих стёрты

Как обрывки истлевших письмён.

Мейстер Экхарт и Рейсбрук Чудесный

Льют причастье с пылающих стен,

Те – кому на земле было тесно —

Освящают твой сладостный плен».

Клок верблюжьей засаленной шерсти

Брошен магом в клокочущий вар,

И над огненной пеной отверстий

Наговорные брызжут слова.

И старик, уплывая в дремоте,

Снова – крепок и статен, и юн,

Видит солнце на жаркой работе,

Среди серых дымящихся дюн…

В тусклые воды Нила

Ласковый дышит кто-то;

Тайной, священной силой

Благоухает лотос.

Медленной жгучей лавой

Катятся дни над мопсом;

Тяжкие горы славы

Движут рабы Хеопсу.

Солнце сжигает кожу,

Юноша стиснул зубы,

Мимо гранитной рожи

Тянулись базальта кубы.

В неба гигантский рупор

Сет говорит народам;

Черные губы трупов

Сладкий познали отдых.

В воздухе зреют шумы,

Розовый стонет ибис;

Вот и труба самума

Дико трубит погибель…

Старец все еще бьющимся взором

Ловит дивное марево лет,

А учитель премудрый, как тора,

Говорит о грядущей земле.

– Так сказал Неттесгеймский Агриппа:

«Три столетья пожрут мою тень,

И часов оловянные хрипы

Возвестят подплывающий День».

Уж рассвет, охмелевший, запоем

Выпил синее ночи вино

И бескровною бледной рукою

В голубое стучится окно.

И прощаясь с приветливым магом,

Гость уносит затепленный свет

И налитые терпкой отвагой

Невиди́мые стигмы побед.

Белый день подымает ресницы,

Плещут заревом крылья утра,

Кто от вечности хочет напиться —

В кафедральный стекается храм.

В кружевное соборное лоно

Направляет схоластик стопы;

Строгим мрамором блещут колонны,

Проницая лучистую пыль.

Лепестками Мистической Розы

Распустился лепной медальон,

И зацвел херувимами воздух —

Изумрудное Божье белье.

На мгновенье растаяли фрески

Под упавшим плащом темноты,

И в расколотом куполе резко

Пирамид прочертились хребты.

И в склоненных за ранней молитвой

Опознал он родную судьбу, —

Всех погибших в далеком Египте,

Возлелеявших огненный бунт.

Задувая кадящие свечи,

Бушевала напевов пурга,

И, зовя на небесное вече,

Грохотал исступленный орган.

И гремело под купола тентом,

Разбиваясь о сводов хрусталь:

«Ad Te su[s]piramus gementes et flentes

In hac lacrimarum valle!»882

А у входа пестреют плюмажи,

Многоцветная бьется волна,

Инквизиции черную стражу

За схоластиком шлет трибунал.

И у взятого в суд по доносу,

Обвиненного в злом колдовстве,

Беспощадно карающий профос883

Неизбежный добудет ответ…

В покаянной проходят рубахе

За неделями смертные дни;

Присужденные к аутодáфе

На ветру зажигают огни.

Рассыпается искрами хворост,

Черным древом качается гарь,

И огней оголтелая свора

К обнаженным прильнула ногам.

Вспомнил старец про заповедь мага,

О скрижалях, что пыткой сковал,

И в глазевшую тупо ватагу

Неземные вонзились слова:

«Для томящихся в горькой разлуке —

Истончается ангельский слух;

На любовью согретые руки

Белым голубем спустится дух.

Посмотрите – в Христовых эмалях

День полощется белым крылом,

И мы все как один понимаем,

Что нигде, никогда не умрем!»

Загудело, взвиваясь, пламя,

Чтобы плавить, и жечь, и рушить,

Но, земную разбрызгав память,

Отлетели, сияя, души.

А в лазури, где солнце пело

И где кружево – легче пуха,

Подымали соборы стрелы —

Истеричные руки духа.

ТРЕТЬЯ

ИОАННОВО ЗДАНИЕ

Не златые приснились зерна

Петухам сокровенных зорь; —

Тихим светом струится Дорнах

Среди ломких зигзагов гор.

На слоистых отрогах шифа

Разостлала плато лазурь,

И небесные кони тихо

Голубые там дни везут.

А прозрачный зеленый воздух

Умывает заре глаза,

И от снега – в солнцах и звездах —

Синим гребнем встает Эльзас.

Всколосились звезды на посеве,

Всходит светом белая гроза;

Это – Солнце движется на север,

Расплескав слепительный азарт.

Изумрудной вечности павлином

Звездных дней судьба предрешена,

И стогранным рупором долинным

Возвещает сроки тишина.

В небеса низринулись уступы,

Минералов брызнула игра,

И лазурью искрящийся купол

Подымает ярусами храм.

Заметались светочи по зале,

Хлынул стружек розовый потоп; —

Кто-то белый – в золоте и стали —

Опустил на древо долото.