странно, но субъект-объект кажется мне чем-то подобным, то есть при абсолютном тождестве дающим ноль бытия, ибо объективность существует лишь заемным светом от доли субъективности, проецированной в нее. Субъективность же не существует кроме как сознание какой-нибудь объективности. И то и другое, возвращенные в чистейшее состояние, есть небытие. И общая сумма их есть небытие, как общая сумма фигуры черной и белой на сером фоне858. Следственно, она не имеет корень в себе и сама есть своя причина, лишь поскольку ошибается в себе, вот отчего древние остерегали от познания истины, говоря, что она есть смерть. Она имела причину вне себя, ибо изначально была небытием для себя, но бытием для другого, чистой пассивностью, призрачной водой ה He. Только отражение в ней א Aleph изнутри вовне дало ей сознание, но не себя Aleph’а, а внутреннее свое сознание субъектом-объектом. Внутри которого Aleph рождается как сын, но не субъекта или объекта только, Vau или второго He, а Alepha же, одновременно причастный и к субъекту, и к объекту, и тема его есть личность, камень жизни и камень соблазна859.

Сам Поплавский сформулировал наиболее занимавшие его проблемы в небольшом трактате «Труднейшие мистические азы моей философии» (не окончен, не опубликован). Среди этих главных для него вопросов: «Что такое один», «Что такое два», «Что такое три», «Что такое четыре», «Почему один необходимо представляется нам как неподвижность», «В чем начало мира» и т. д. Краткие пояснения к этим темам (с отсылками к философии, каббале и эзотеризму), которые он записывает для себя самого, а не для нас, крайне энигматичны, требуют вчитывания в другие его тексты, в его источники. Вспомним, что Антуан Февр считал важнейшим признаком эзотеризма убежденность во всеобщей взаимосвязи элементов самых различных уровней реальности, представление о мире как системе взаимно отражающихся зеркал. Мы можем согласиться с тем, что для понимания текстов Поплавского необходимо иметь в виду такое убеждение. Но можем ли мы сами почувствовать эту взаимосвязь, быть в ее осознании, их изучая? Вопрос этот остается открытым, а моя книга – это, возможно, и есть попытка дать хотя бы слабое понятие об этом проблематичном контексте. Тексты же Бориса Поплавского будут ждать отдельного издания, которое состоится, если будет найдена та точка, из которой о них можно будет говорить.

Ну и еще одно. Борис Поплавский был болезненно, исступленно, до полного неверия верующим человеком. Чтобы понять его, необходимо… нет, не верить ему, а скорее испытывать некое доверие к тому, что и как он пишет, доверие и – сочувствие. Иначе ничего не получится. Мне кажется, это (оче)видно и из такого признания самого нашего автора, которым я хочу завершить рассказ о нем:

Конечно, каждый из нас пишет свою собственную каббалу, которой он чаще всего и единственный читатель. Ибо кто станет трудиться над расшифровыванием чужого символизма? У меня даже и того нет, ибо я сам себя мало читаю. К ногам своим860, Gebura, складываю труд свой, а по окончании труда и руки свои. Конечно, никакое я не наследует жизни вечной, ни следующей, кто-то непохожий и торжествующий родится победителем, однако никто и не требует от меня этих жертв, я свободен учить или умереть [в?] Иисусе, однако пусть жизнь будет все-таки кому-то немного легче, когда мои слоновые силы найдут, дождутся наконец себе применения. Боль и небытие. Соблазн любви к небытию…861

Пара слов в заключение

А если что-то надо объяснять,

то ничего не надо объяснять.

М. К. Щербаков 862

Александр Блок говорил, что «археолог – всегда немножко поэт»863. Неудивительно, что и изучающий мышление поэтов неизбежно становится причастным к этой науке о «слове древних». Моя книга, в сущности, и рассказывает о результатах археологических раскопок, причем как в почти буквальном смысле (многолетний розыск книг, рукописей, документов, хранящихся, в том числе, во всеми позабытых местах), так и в смысле метафорическом (были раскопаны «завалы» мыслей, погребенных в пыльных чуланах оккультных школ). Вместе с тем признáем, что «раскопки» – это сказано слишком громко. Фактически, была прорыта всего одна траншея. Мы увидели, что у героев этой книги были на редкость сходные интересы и пристрастия в области «тайных наук». Мне было важно рассмотреть эту тему – интерес к каббале – именно у этих авторов, понять их мысли, чувства, как это бывает с близкими людьми. Но ведь можно назвать еще десятки русских авторов того же времени, как в России, так и в Зарубежье, которые занимались эзотерикой, интересовались «тайными науками», в том числе каббалой. Что-то подсказывает мне, что и у них мы обнаружили бы сходные источники, запросы, подходы.

Зачем вообще русские авторы пытались что-то понять в столь, казалось бы, далекой от европейской (христианской) культуры традиции, как каббала? И не просто понять, но усвоить, использовать для выстраивания собственного мировоззрения, в своем творчестве? Думаю, это более или менее очевидно из приведенных в книге примеров. Во‐первых, конечно, мода. По крайней мере с конца XIX века, если не раньше, каббала и «каббалистика» становятся частью интеллектуального багажа образованных европейцев, которые увлекались областями знания, находящимися на или за границей современной науки. Это относится и ко многим представителям нашего Серебряного века. Далее, если такой человек не просто следовал модному обычаю, но пытался действительно разобраться в мире сверхчувственного, потаенного, оккультного знания, он с неизбежностью сталкивался с необходимостью хотя бы в целом освоить основы каббалы – пусть даже в той ее версии, каковая излагалась в трудах европейских эзотериков. Наконец, если эта тема по тем или иным причинам его привлекала и он обнаруживал в каббале возможность глубже, полнее объяснить волновавшие его лично темы и проблемы (скажем, связанные с пониманием библейской истории творения мира, психологии различных аспектов человеческого существа, рассмотренных через динамику мира сфирот, вопроса о природе пола или сущности языка), тогда он мог специально заняться изучением каббалистических текстов, языков, на которых они написаны, и т. д.

Бывает так, что автор заранее представляет себе свою книгу, о чем в ней будет рассказано, чем она завершится. Как бы вписывает в нее содержание, заполняет ее объем или каркас – словами. Это не мой случай. Я вообще никогда не собирался писать обо всем этом книгу, думал лишь о небольшой статье. И уж тем более не ожидал, что придется рассуждать о многом, особенно собранном во второй ее