— Нет. Конногвардейский вахмистр, которого ты только чтопомянул, скончался и похоронен в Ново-Иерусалимской обители. Так покойнее длявсех и в первую очередь для него самого.

— Кто ж я теперь? — потерянно спросил Митя, который,оказывается, уже был никакой не Митя, а персона без имени.

Фондорин ответил не сразу, а когда заговорил, то не так, какобычно, а медленно, с запинкой:

— Об этом я и размышлял, пока ты находился под воздействиемпаров белильной извести. Хочешь… хочешь быть мне сыном? Ты мне душой родня, аэто больше, чем по крови. Может, мне тебя Высший Разум послал, вместо моегоСамсона. Он, правда, двумя годами старше… был, но разница невеликая.Свидетельство о его смерти не выправлено, а стало быть, для государства он, вотличие от Дмитрия Карпова, жив. Будешь Самсон Данилович Фондорин, а? Все жедворянский сын, свободный человек. Если согласишься, пойду в полицию сповинной. А может, откуплюсь от побитого капитана Собакина, червонцев-то ещемного осталось. И заживем с тобой вдвоем где-нибудь в дальней местности, никтонам не нужен. Имущества у меня никакого нет, но, Разум даст, с голоду не умрем,я ведь лекарь…

И замолчал. На спутника не смотрел. Показалось, что дажевжал голову в плечи, словно боялся услышать ответ.

И Митя тоже молчал. Вспомнил про папеньку — передернулся.Маменька? Прав Маслов, она быстро утешится. Братец? Тот лишь рад будет…

Сел рядом с Данилой, обнял его. Мысленно проговорил послогам свое новое имя: Самсон Фон-до-рин. Звучит не хуже, чем Дмитрий Карпов.

Потом ехали в молчании, навстречу светлеющему дню.

— А государыня? — спросил сын. — Ведь отравят ее — не один,так другой. Не быстрым ядом, так медленным.

Отец выдернул соломинку, сунул в рот, пожевал. Было видно,что ответ предстоит пространный.

— Да ну их, земных властителей. Все они единым миром мазаны,пускай пожрут друг дружку. Только навряд ли царем станет Наследник. Сие была быисторическая несуразица, гиштория такого не захочет. Я верю. что в гишторииесть движение и смысл. Иногда ловкачи хитростью замедляют или перенаправляют еетечение, но ненадолго. Подобно реке, бегущей к морю, история лишь сделает изгибв своем русле и вернется на предуготованную стезю. Ну обхитрит Маслов итальянцаи возведет на престол свою куклу. Не усидит она долго, кувыркнется вместе скукловодом. Время сейчас не такое, чтоб всем носить естество на одну сторону,как у гатчинских солдат. Снасильничать общество не под силу никакому тирану иникакому Магу. Это только кажется, будто чрезмерно волевой правитель способен перевернутьцелую страну вопреки ее воле и желанию. Способен — но лишь в том случае, еслисих перемен внутренне желает активная фракция, про которую мы с тобой ужеговорили. И мудрый государь сей закон разумеет. Маслов же хоть и умен, но немудр. А Наследник еще того менее. Государственная мудрость, Дмитрий, состоит нев том…

— Самсон, — поправил Фондорин-младший.

— Государственная мудрость, сын мой, состоит не в том, чтобыплыть наперекор ветру, а в том, чтобы вовремя подставить под него парус.Августейший Внук, в отличие от своего родителя, дитя новых времен и новыхустремлений. Ему и царствовать, чуть раньше или чуть позже. Маслов с Метастазиомогут сколь им угодно суетиться и коварничать, воображая, будто изменяют ходистории, но…

Динь-динь-динь, доносился спереди серебряный звонколокольцев, с каждой секундой приближаясь.

Навстречу тройке по белой дороге неслась запряженная белойшестеркой белая карета на полозьях — будто сама Царица Зима ехала осматриватьсвои владения.

— Mon pe`re примите в сторону, — перебил оратора Самсон, непридумав, как обратиться к новообретенному отцу по-русски — слово «папенька»язык произносить отказывался. — Вон как гонят. Не сшибли бы.

Фондорин дернул вожжи, заворачивая коренника на обочину.

Но остановилась и чудесная карета.

Кучер крикнул с высоких козел:

— Эй, служивый, где тут у вас поворот на сельцоОсушительное? Не проехали мы?

Из окна экипажа высунулась дамская головка в собольейшапочке.

— Не Осушительное, а Утешительное, стюпид!

Данила издал диковинный звук, средний между стоном ивсхлипом, Самсон же закричал что было мочи:

— Павлина!

То, что последовало далее, до некоторой степени напоминалознаменитое античное творение «Лаокоон и его сыновья, опутанные змиями», ибо впереплетении объятий, взмахах рук и быстром перемещении лобызающихся головнелегко было разобрать, какая часть тела кому принадлежит. Производимым жешумом сия сцена могла бы поспорить с финальной картиной пиесы «Триумфдобродетели», которую покойный царский воспитанник Митридат видел в Эрмитажномтеатре — как и в «Триумфе», все восклицали, плакали и ежемгновенно благодарилито Господа, то Разум.

Самсон просто повизгивал, даже не пытаясь сказать что-либочленораздельное.

Данила нес чушь:

— Знак свыше… Еще разок, всего разок… Спасибо, Разум! Ах,теперь и умереть… Какое счастье! Какое несчастье!

Одна Павлина говорила дело, но остальные двое ей мешали — тостарого надо было целовать, то малого.

— Полночи металась, сон не шел… Чувствую — не могу! Грех, ане могу! Лучше в петлю… Бросилась к вам, Данила Ларионович, а вас нет! Слугиговорят, еще вечером уехали, с какими-то ярыжками, на тройке. Догадалась — вУтешительное, больше некуда… Велела запрягать! Дорогой всё обдумала, всёрешила! Боялась только, не найду. Слава Богу, нашла! Чего мы так напугались?Кого? Платона Зурова, его итальяшку вихлястого? Пустое, много шуму из ничего.Это они в Питере всесильные, а держава у нас, благодарение Господу, большая.Чем от дворцов дальше, тем привольнее. Уедем, Данила, на край света. У менязавод за Уралом, от мужа остался. Две тыщи верст от Зимнего, а то и больше. Недостанет нас там Метастазио, а сунется — ты ему живо укорот дашь. Побеситсякнязь Платон, да и успокоится — сыщет себе другой предмет, покладистей меня.Поедем, Данила! Будем жить и любить друг друга — сколько Господь даст. И Митюшувозьмем. Надо только его батюшке с матушкой объяснить, что это ради егоспасения.

— Не надо им объяснять! — крикнул Самсон, покоренныйвеличавой простотой идей. А еще говорят, будто женский пол разумом слабеемужского. — Я и так поеду!

— Но я слишком стар для вас, — сказал Фондорин испуганно.

— Любящие всегда одного возраста, — назидательно ответилаграфиня.

— Я нищ, у меня ничего нет.