— А это слова обидные. После будешь просить у меня за нихпрощения.

— И наконец, — совсем потерялся Данила, — у меня дитя отпрежней женитьбы. Вот оно, перед вами. Я искал его и нежданным образом нашел.

Павлина озадаченно перевела взгляд с Фондорина на мальчикаи, кажется, догадалась, в чем дело.

— Это не твое дитя, а наше. И ежели ты не женишься на материсвоего сына, то утратишь право именоваться порядочным человеком. Гляди, тысовсем его заморозил в своих убогих санях. Беги в карету, Митюша.

— Я Самсоша, — поправил сын.

* * *

Перед самой Драгомиловской заставой догнали гренадерскуюроту, видно, возвращавшуюся с плаца. Впереди маршировали барабанщики,ложечники, мальчики-флейтисты. Сбоку вышагивал субалтерн — ротный капитан поутреннему времени, должно быть, еще, почивал.

Флейты монотонно высвистывали строевую мелодию, барабаныстучали невпопад, ложечники и вовсе не вынули своих кленовых инструментов.

Павлина велела кучеру остановиться. Поманила офицера.

— Скажите, господин военный начальник, умеют ваши музыкантыиграть «Выду ль я на реченьку»?

— Как же, сударыня, — ответил румяный от мороза офицер, судовольствием глядя на красивую даму. — Новое сочинение господинаНелединского-Мелецкого, вся Москва поет.

И пропел звонко, чувствительно:

Выду ль я на реченьку, погляжу на быструю,

Унеси ты мое горе, быстра реченька, с собой!

— Так пусть сыграют, — попросила Павлина; — И колипостараются, всей роте на водку.

— А мне что? — томно спросил субалтерн.

Из глубины экипажа колыхнулся было суровый Данила, нографиня толкнула его в грудь — сиди.

— А вам поцелуй, — пообещала она. — Воздушный.

— Идет!

Офицер обернулся к музыкантам.

— Ну вы, мухи сонные! Хватит нудить. Давай «Реченьку»! Даживо, радостно! Барыня магарыч дает. Раз два-три! Эй, флейты, начинайте!

И флейты чисто, проникновенно заиграли душераздирающийвальс, оплакивавший солдат, которые пали на далекой, давно забытой войне.

Вряд ли когда-нибудь это маленькое, недавно возрожденное иззапустения подмосковное кладбище видело такие похороны — разве что в 1812 году,когда здесь хоронили воинов, что скончались от ран после Бородинского сражения.Очень вероятно, что где-то здесь, в одной из братских могил тех, «чьи имена Ты,Господи, веси», лежал и дальний предок Николаса, молодой профессор Московскогоуниверситета Самсон Фандорин, записавшийся в ополчение и пропавший без вести вделе при Шевардинском редуте.

Но только и тогда, два века назад, вряд ли на церковномпогосте могло собраться столь блестящее общество — чтоб траурные мелодииисполнял секстет с мировым именем, а на аккуратных дорожках, меж тщательнореставрированных старых и еще более роскошных новых надгробий, теснилось такоеколичество красивых и знаменитых женщин. Были, конечно, и мужчины, нопрекрасный (не в учтивом, а самом что ни на есть буквальном значении этогослова) пол явно преобладал. Редкие снежинки медленно летели с опечаленныхнебес, чтобы эффектно опуститься на соболий воротник или растаять на холеной,мокрой от слез щеке.

Вдовы не было, да и не могло быть. Во-первых, потому что изспецотделения психиатрической больницы не выпускают даже на похоронысобственного мужа. А во-вторых, потому что убийце нечего делать у свежевырытоймогилы своей жертвы.

Соболезнования принимала дочь, она же наследница усопшего.Маленькая девушка со строгим, бледным лицом стояла возле усыпанного дорогимицветами палисандрового гроба и с серьезным видом слушала, что нашептывали ейвсхлипывающие красавицы. Одним отвечала что-то, другим просто кивала.Соболезнования были долгими, так что к девушке выстроилась целая длиннаяочередь.

Отовсюду доносились звуки рыданий — от сдержанно-трагическихдо откровенно истерических.

Известно, что внезапная и, в особенности, драматичновнезапная смерть всегда поражает воображение больше, чем мирная кончина, апокойный покинул мир чрезвычайно эффектным образом: чтобы любимая жена во снеперерезала скальпелем горло — такое случается нечасто. Но одно лишь состраданиек безвременно оборвавшейся чужой жизни не способно вызвать такую бурю скорби.Столь неистово оплакивают лишь самих себя, думал Николас, стоявший в траурнойверенице самым последним.

На печальную церемонию он выбрался, можно сказать, нелегально— наврал жене, что едет в Шереметьево встречать Валю Глена, который вофлоридской клинике обзавелся новым носом, еще краше прежнего. Знай Алтын опохоронах, она, наверное, приехала бы на кладбище, но не для того, чтобывозложить на могилу цветы, а чтоб плюнуть в гроб. С нее, пожалуй, сталось бы…

Очередь всё же двигалась. К дочери умершего подошла дама,стоявшая перед Фандориным. Дама сняла темные очки, и он узнал всенароднообожаемую эстрадную певицу.

— Мирандочка, миленькая, — завсхлипывала дива, — это правда?Вы правда нашли? Солнышко мое, я на колени упаду, честное слово!

— Только не здесь, ладно? — ответило юное создание.

— Да-да, конечно! — Певица дрожащей рукой дотронулась долоктя девушки. — Я не пожалею ничего… Вы меня понимаете? Если препаратовосталось мало и на всех не хватит, я заплачу больше. Мирандочка, МирандаМиратовна!

— Робертовна, — сурово поправила наследница и слегка тронулазвезду за плечо — мол, пора.

— Так я позвоню? — жалко спросила та, отходя.

Николас стоял перед Мирой и глядел ей в глаза, поражаясьтому, как разительно изменилось их выражение — за какие-то несколько дней.

— Почему «Робертовна»? — спросил он наконец.

— Я возвращаю себе прежнее имя и фамилию. КраснокоммунарскаяМиранда Робертовна звучит лучше, чем Куценко Миранда Миратовна.

— Понятно… О чем это она просила?

Мира усмехнулась краем рта:

— У этих щипаных куриц прошел слух, будто я нашла впапочкином сейфе не то секретную рецептуру, не то инструкции и ингредиенты. Вотони вокруг меня и выплясывают.

— В самом деле нашла?

Она наклонилась к его уху.