– Вы мне сено не трожьте, – послышалось бурчанье конюшонка. – Как складывать – никого нету, а как раскидывать… Ну и что, если я на нем сплю? Мне господин главный конюх велел. Подумаешь, ночь перебуду, что с ним станет, с сеном-то? Вы факелы-то уберите! Нельзя тут с факелами, кони бесятся. И сено же…

– Пошли отсюда, – прогудел первый голос. – Нет там никого, видишь – дурачок с вечера спит. А раскидаем – конюх и правда разорется. Будем после смены вилами махать…

Кто-то все же ткнул в сено, но лениво, больше для очистки совести, не задев даже ящик.

– Ходют тут, – пробормотал конюшонок, снова укладываясь. – С факелами…

Суматоха длилась еще с час, не меньше. Под ящиком тепло и уютно пахло душистым сеном, временами где-то попискивали мыши, фыркал какой-то беспокойный конь, а она все лежала, ожидая конца поисков и беспокоясь, что рассвет наступит раньше. Конюшонок куда-то ушел, но это как раз не беспокоило. Захоти мальчишка ее выдать – не стал бы столько ждать.

– Госпожа мастер меча, – послышался тихий голос, и сено поползло с ящика. – Вылазьте. Идти вам надо, светает уже.

– Спасибо, – негромко проговорила Джиад, вылезая из-под ящика и совершенно не представляя, что делать дальше. – Если бы не ты…

– Рано еще благодарите, – по-взрослому серьезно сказал конюшонок, задирая вихрастую голову, чтобы посмотреть ей в лицо. – Выбраться сначала надо. Вы вот что, госпожа мастер, через ту калитку не ходите, там караул так и стоит. Вы через шкуродерню идите, где туши обдирают да режут. Там такой запах – стража не больно-то близко подходит. А калитка есть, я уже проверил: чистая калиточка. Капитан ее в прошлом месяце заколотить велел, да мясникам надо же поближе шкуры к телегам вытаскивать – они и открыли потихоньку.

– Вот спасибо… – выдохнула Джиад. – Я твоя должница, слышишь?

– Не, мастер, – шмыгнул носом конюшонок. – Это как раз наоборот получается. Помните, вы кривому Сколасу не велели меня за ухи драть? И монетки давали, и вообще… Я добро помню, меня мамка с папкой так учили, пока живы были. Ну, идемте, провожу, чтоб не заплутали.

Джиад молча кивнула. Во дворе все еще было темно, только у входа в конюшенное подворье горел оставленный кем-то в кольце на столбе факел, но конюшонок спокойно и смело прошел вперед, вытащил факел и сунул в стоящую здесь же бочку с водой, пояснив негромко и безразлично любому, кто мог бы услышать:

– Не положено факел, сено тута…

В наступившей темноте Джиад безмолвной тенью проскользнула за маленьким проводником к шкуродерне, едва поспевая в извилистых закоулках и думая, сколько же лет мальчишке. Восемь? Девять? И сирота… Непременно надо будет вернуться и поблагодарить, когда все закончится. Может, даже забрать с собой в Арубу, если паренек согласится. Для учебы в храме он уже староват, но найти хороший дом с полезным ремеслом рыжику можно.

– Вот, мастер, – тихо сказал рыжик, подведя ее к неприметной калитке, забитой доской. – Вот этот гвоздь отогните и доску сверните набок. И пусть вас боги хранят.

– И тебя тоже, друг мой, – поклонилась Джиад, смертельно стыдясь, что не может вспомнить даже имени мальчишки, которого всегда звала просто Рыжиком.

– Да я это… – шмыгнул носом мальчишка и вдруг кинулся к ней, уже выходящей в калитку. – Вот, возьмите! Вам в бегах нужнее, а у меня все равно заберут, коли увидят.

Он сунул в руку Джиад что-то тяжелое, круглое и стиснул ее пальцы в кулак мокрой теплой ладошкой.

– Берите! – повторил умоляюще. – Я не украл, богами клянусь. Это мне граф Горлас как-то кинул спьяну. Да идите же!

Джиад, коротко и крепко обняв мальчишку за плечи, чмокнула его в пахнущую сеном макушку, шагнула вперед и прикрыла за собой калитку. К стыду за то, что ни разу не спросила, как парнишку зовут, прибавилось сожаление, что даже отдариться нечем. Не оставлять же близнецовский нож – точно отнимут…

– Спасибо, друг, – повторила она, сжимая в ладони полновесную золотую крону – настоящее сокровище для нищего сироты – и еще раз кланяясь в сторону закрывшейся калитки самым почтительным поклоном – как наставнику или великому благодетелю. – Я бы сказала, что у тебя истинно королевское сердце, но для знакомых мне королей и принцев сравнение с тобой – слишком большая честь.

* * *

– Почему ты ничего не сказал мне, отец? Почему позволил думать, что все обойдется?

Алестар смотрел в потолок, медленно качаясь на теплой струе воды: сегодня его с утра знобило, и Невис, пряча взгляд, посоветовал как можно дольше лежать в теплой ванне. Толку от этого было никакого – и все это понимали, – но хотя бы знобкая дрожь прекратилась, лишь временами напоминая о себе.

– Потому что хотел тебя уберечь, – бесцветным, смертельно уставшим голосом ответил отец. – Спасти от этого знания и выбора. Алестар, но как ты мог?

– Как я мог – что? Отпустить обреченную тобой? А как я мог иначе?

В голове снова плеснула алой вспышкой боль, Алестар поморщился, уже привычно пережидая и зная, что вот сейчас она утихнет, потом вернется, нарастая все сильнее и сильнее, разливаясь по всему телу до кончика хвоста, пока терпеть станет совсем невыносимо. И вот тогда можно просить у Невиса зелье, но никак не раньше, иначе действие обезболивающего закончится быстрее, чем судорога отпустит.

– Как я мог иначе? – повторил он, стараясь выдыхать как можно незаметнее и зная, что отец все равно видит его мучение. – Она же не виновата! Как бы я потом жил, купив избавление такой ценой?

– А теперь? – еще тише спросил отец, качаясь рядом. – Что теперь, сынок? Что будет с тобой?

– Что угодно, – собрал Алестар остатки упрямства, чтобы ответить. – Пусть будет то, что я заслужил.

– Хорошо, – вздохнул отец, протягивая руку и ласково гладя кончик его косы, уже зная, что к голове прикасаться нельзя. – С тобой – пусть. Ты вправе выбирать свою судьбу, как и все мы – королевская кровь Акаланте. Но что будет с городом? Алестар, ты поступил благородно и красиво, но не мудро. Что теперь будет с городом, ты подумал? Я стар и болен, мое время на исходе. Еще немного – и Акаланте останется без владыки. Только королевская кровь может править городом, только нам подчиняется Сердце моря. Или думаешь, мне не жаль эту девушку? Сердце разрывалось – так я сожалел о том, что делаю.

Перед тем, как ответить, Алестар несколько раз глубоко вдохнул, и показалось, что боль немного отступила.

– Сожалел? Тогда зачем делал? Она могла просто остаться моей запечатленной. Тоже не лучший выход, но не смерть же. Я бы вымолил прощение – со временем…

Алестар прикрыл глаза, перед которыми вспыхивали колючие разноцветные звезды, но те продолжали гореть и под веками, больно обжигая.

– Я бы постарался сделать ее счастливой, – выдохнул он. – Или потом нашлось бы средство отпустить. Зачем было – так…

– Потом? Нет иного средства, сынок. И нет времени. Совсем нет.