жилыми комнатами и санузлом внутри. На следующий день мы перебираемся из этого решета в домик в ста пятидесяти метрах отсюда. Сначала я делаю хорошую уборку, пока мать присматривает за нашей дочерью. Она так искусно прячет ребенка под кангой, что ничего невозможно заподозрить.

Люди без конца приходят к магазину. Они хотят купить хоть что-нибудь. Магазин выглядит пустым и заброшенным. В кредитной книге не осталось свободной строчки. У меня снова нет денег на грузовик, а работать я пока не могу и не хочу. Так что магазин остается закрытым.

Каждый день до полудня я занята стиркой грязных подгузников. Лодыжки ужасно болят. Так дальше продолжаться не может. Я ищу девушку, которая будет помогать мне по дому, особенно со стиркой, чтобы у меня было больше времени для Напираи и готовки. Лкетинга находит нам для этой работы бывшую школьницу. За тридцать франков в месяц и стол она готова носить воду и стирать. Теперь я наконец могу наслаждаться общением с моей малышкой. Она такая красивая, веселая и почти никогда не плачет. Мой муж тоже часто подолгу лежит с ней под деревом перед нашим домиком.

Постепенно я составляю себе распорядок дня. Девушка работает очень медленно, и я никак не могу найти к ней подход. Я замечаю, что моющее средство быстро заканчивается. Запасы риса и сахара тоже тают на глазах. Как только подгузник становится мокрым, Напираи начинает кричать. Пытаясь понять, в чем дело, обнаруживаю, что у девочки покраснела кожица между ног. Мне становится не по себе. Призвав девушку, принимаюсь ей втолковывать, что нужно полоскать подгузники до тех пор, пока на них не останется следов от порошка. Девушка равнодушно смотрит на меня и говорит, что вряд ли найдется такой дурак, который будет по сто раз на дню таскать воду за тридцать франков. Взбешенная такой наглостью, я выпроваживаю ее. Лучше буду стирать сама.

Голод

Между тем люди голодают и теряют терпение. Магазин закрыт уже больше месяца, и жители каждый день приходят к нам и спрашивают, когда мы снова откроемся. Однако пока я не вижу возможности вернуться к работе. Сначала нужно ехать в Маралал и нанимать грузовик. Но на нашей машине я теперь просто боюсь где-нибудь застрять с малышкой. Коробка передач отрегулирована кое-как, замок зажигания барахлит и есть еще куча мелких неисправностей.

Однажды к нам наведывается местный шериф и выражает свою озабоченность тем, что жители голодают. Он знает, что в магазине еще осталось несколько мешков кукурузной муки, и просит продать хотя бы их. Я неохотно иду в магазин, чтобы пересчитать запасы. Лкетинга отправляется со мной. Когда мы открываем первый мешок, меня едва не выворачивает наизнанку. Сверху кишат толстые белые личинки, а между ними резвятся маленькие черные жучки. Такая же картина наблюдается в остальных мешках. Пошарив в личинках, шериф сообщает, что задет только верхний слой. Но я отказываюсь выставлять это на продажу. Между тем новость, что у нас все еще есть кукурузная мука, распространяется словно лесной пожар. Все больше и больше женщин осаждают магазин и желают ее купить. Посоветовавшись с мужем, я предлагаю раздать все бесплатно. Шерифу эта идея не по душе – он говорит, что это приведет к мордобою и кровопролитию в самое ближайшее время. Поэтому разумнее все это продать, но по сниженной цене. Пятьдесят с лишним человек стоят у магазина с мешками и сумками наготове. Но я не могу прикоснуться к муке, я боюсь этих личинок. Да и в конце концов у меня на руках Напираи. Нам явно нужен помощник.

Оставив Лкетингу с шерифом, отправляюсь в хижину матери за старшим братом. Он там и идет со мной в магазин. Напираи я оставляю с матерью. Мы возвращаемся как раз вовремя: люди уже берут здание приступом, в то время как шериф пытается сдержать их натиск. Лкетинга уже начал отпускать товар. Каждый может купить не больше трех кило муки. Я кладу на весы гирьки и принимаюсь обслуживать покупателей. Лкетинга с братом расфасовывают неаппетитную продукцию. Мы работаем как проклятые и рады, что шериф приглядывает за порядком. К восьми вечера весь товар распродан, а мы едва шевелимся. Зато мы снова при деньгах.

Конечно, хорошая торговля и уверенность, что наш магазин нужен людям, очень для меня важны. Но сейчас мне нужно к ребенку. Обеспокоенная, мчусь в темноте к хижине. Мой ребенок не видел груди больше шести часов, и я ожидаю увидеть мою совершенно обезумевшую без материнского молока дочь. Я подхожу к хижине, но слышу не плач ребенка, а пение матери. Заползаю внутрь и замираю. Моя девочка сосет большую, длинную, черную грудь. Я не могу не восхищаться этим зрелищем. Мать смеется, протягивая мне моего голого ребенка. Когда Напираи слышит мой голос, она кричит и теперь хочет получить мою грудь. У меня до сих пор нет слов – я не могу понять, как мать смогла так долго успокаивать ее своей пустой грудью.

Через некоторое время появляется муж, и я рассказываю ему об этом. Он смеется и говорит, что здесь это в порядке вещей. Сагуну тоже приносили к матери еще совсем малышкой. Мать получает первую девочку в качестве помощницы по дому. Она воспитывает ее практически с рождения, кормит грудью и коровьим молоком. Я смотрю на дочь. Несмотря на то, что она вся в грязи и пахнет дымом, я очень довольна. И вместе с тем я уверена, что никогда никому не отдам своего ребенка.

Напившись у матери чаю, мы возвращаемся к себе. Лкетинга с гордостью несет Напираи. У двери нас поджидает шериф. Придется поить его чаем.

Во время чаепития Лкетинга неожиданно встает, вынимает из копилки двести шиллингов и протягивает шерифу. Я не понимаю, зачем он это сделал, но пока помалкиваю. Когда шериф уходит, узнаю, что он потребовал плату за помощь в охране магазина. Меня это бесит, потому что он снова нас обманул. Он сам хотел, чтобы мы продали муку, а следить за порядком – его обязанность, за которую ему платит государство. Я пытаюсь спокойно объяснить все это Лкетинге, и мне приятно видеть, что на этот раз он со мной согласен.

Магазин между тем остается закрытым. Последнее время к нам зачастил парень-помощник. Меня он не беспокоит, чему я очень рада, но, судя по разговорам, которые он ведет с Лкетингой, ему явно что-то нужно. Когда я заговариваю об этом с мужем, он отвечает, что парень недоволен тем, как его рассчитали. Сейчас у меня нет ни времени, ни желания входить во все это – тем более