Они не рассвирепели, как можно было ожидать, вообще нет, а посмотрели на него, как люди смотрят на собаку Криенбюля, когда она ходит на задних лапах. Чёрный с серьгой сказал:

– Видать, сосунок перепутал себя с волчарой, – и все трое засмеялись. Только дядя Алисий выглядел испуганным.

Но тут Поли не стерпел, он вообще не переносит, чтобы над ним смеялись, должен всегда быть важным и значительным, с детства так себя держал. Когда у него в те времена выпал первый зуб, он мне сказал, что лишился зуба в борьбе с медведем в лесу. А когда я ему не поверил, Поли рассердился и сказал, что больше со мной не играет. Сейчас он тоже рассердился, не столько из-за их смеха, сколько из-за того, что солдаты тут же про него забыли, так же, как никто не хочет долго смотреть на собаку Криенбюля, не так уж много фокусов она может показать. Они опять заговорили о военных походах, в каких якобы участвовали, и один как раз начал было рассказывать историю, как он один сражался против пятерых миланцев, и тут Поли его невежливо перебил, просто зашипел: «Шшшшш!», и когда все на него удивлённо посмотрели, он сказал:

– Спорим, что я управлюсь с двумя из вас сразу. Или вам слабо со мной сразиться?

Тут, конечно, у них закипело в мозгах. Таких людей можно обвинить в том, что они поедают маленьких детей или мочатся в церкви, это их вообще не заденет, но если назовёшь их трусами, ты им враг на все времена. Лысый принялся тянуть себя за пальцы, один за другим, каждый раз до щелчка в суставе, а который с серьгой сказал:

– Ты хочешь, чтобы тебе прочитали мессу? Скажи спасибо, что мы набожные люди и можем тебе показать, где Бог, а где порог.

И он медленно встал, а за ним вслед лысый.

Дядя Алисий попытался поправить дело, мол, мальчишка не то имел в виду, не стоит так серьёзно воспринимать, но колонелло сказал одно-единственное слово, оно прозвучало как «Таджи!», и Алисий замолчал посреди фразы. Тогда колонелло пальцем подозвал к себе троих – чёрного, лысого и Поли – и протянул к ним руку. Они сразу поняли, чего он от них хочет; все трое вытянули из-за пояса ножи и отдали ему; борьба должна была вестись голыми руками, без оружия. Колонелло положил ножи на лавку; для Поли там не было места, а для ножей было.

Трое сжали кулаки, для ударов или для защиты, но колонелло ещё не успокоился, он хотел, чтобы отодвинули в сторону стол. Он приказал это не словами, а ограничился лишь знаком руки; было заметно, что он привык командовать, как другие привыкли подчиняться. Потом он отдал приказ, такой же, какой Полубородый слышал в Зальцбурге от архиепископа:

– Assalto! – и борьба началась.

И хотя дело обстояло так, что у Поли был опыт в кулачном бою – когда приходилось за что-то драться, он всегда был впереди, а кровавую юшку потом размазывали по лицу другие, – всё равно я за него боялся. Когда человек слишком часто и слишком легко побеждает, он становится неосторожен и думает, что так теперь и будет всегда. Бот только дело он теперь имел не с мальчишками из соседней деревни, а с людьми, для которых рукопашный бой был ремеслом, всё равно что для кузнеца Штоффеля выковать подкову, а для господина капеллана прочитать молитву. Или как тот человек на осенней ярмарке в Рапперсвиле, который предлагал дукат каждому, кто его победит; с виду он был совсем не силач, не то что Большой Бальц, а скорее так себе человечек, как пятнышко от мухи, и поэтому многие пытались с ним потягаться. Но дукат никто не заработал, большинство лежали на спине, не успев как следует плюнуть на ладони. Кто по-настоящему учился бороться, тому неважно, сколько у него мускулов, и неважно, сколько отваги. У Поли было и то, и другое, но по сравнению со своими противниками он всё-таки был всего лишь подмастерье.

Лысый удобно оперся о стол, словно хотел сказать: «Я могу поберечь силы, мой камрад справится и один». Другой ринулся к Поли, но не набросился на него, а затанцевал вокруг, говоря при этом такое, что приводило Поли в бешенство. «Поменять тебе, может, пелёнки?» Или: «Только не плачь, если выбью тебе зубы, они же у тебя ещё молочные!» Вот такие слова. Поли снова и снова пытался достать до него кулаком, но чёрный был подвижен и скор, с улыбкой уклонялся от его ударов и всякий раз, когда Поли оказывался слишком близко, сам же его бил. Но поскольку он делал это левой рукой, а правой только теребил свою серьгу, Поли никогда не знал, откуда ждать удара, и уже скоро у него из носа текла кровь, а кожа над правым глазом лопнула. Лысый не вмешивался, только подбадривал их криками «хоп! хоп! хоп!» и прихлопывал в ладоши, всё быстрее, как подгоняют последних танцоров, когда у остальных уже не ворочаются усталые ноги.

Я хорошо знаю Поли и заметил, что наступил момент, когда он разъярился. Он издал крик, так, по моим представлениям, рычат львы, и, нагнув голову, тараном ринулся на того с серьгой. В точности, как тогда с Мочалом, когда он сломал ему черепом нос; и когда тот с серьгой вскинул ладони, закрывая лицо, Поли въехал ему коленом промеж ног. После этого чёрный лежал на полу, скорчившись, и верещал.

– Довольно! – крикнул дядя Алисий, но когда Поли в такой раскалённой ярости, к нему хоть ангел взывай, он бы его не услышал. Он ногой отодвинул чёрного в сторону, как на улице отбрасывают дохлую собаку, и подозвал второго – жестом, который можно было истолковать только так: «Иди-ка сюда, не дрейфь!» Но лысый тоже не был трусом, а был опытным бойцом, он оттолкнулся от стола и метнулся к Поли, обхватил его руками и так крепко стиснул, притянув к себе, что тот уже не мог замахнуться кулаком; это называется медвежья хватка. Он пытался сделать Поли подсечку, и тот действительно оступился, но удержался на ногах. Оба были одного роста и сомкнули головы так, что кровь из носа Поли брызгала на противника; это выглядело так, будто оба ранены, но ведь у Поли позади уже была тяжёлая схватка, а его противник был совсем свеж. Потом они катались по полу, и нельзя было сказать, кто из них сильнее, но в