Я спросил Полубородого, действительно ли он не боится, что дядя Алисий ему что-нибудь сделает. Полубородый улыбнулся на это своей странной улыбкой и сказал, что страха у него в этой жизни уже не осталось, он его весь давно израсходовал, да и что может ему сделать Алисий, разве что убить, а ведь он знавал в жизни и куда худшее.

Сорок четвёртая глава, в которой Гени приходит в гости

У нас был Гени, но он только заглянул нас проведать. Он теперь важный человек, и по нему это заметно. Не то чтобы он был не такой добрый, как всегда, но добрый он теперь по-другому, как будто доброта нечто такое, что помогает держать голову свободной для более важных вещей. При этом он не задаётся и не важничает, нет, но всё же заметно: он теперь привык к другим людям.

Когда он пришёл, я колол дрова, это я уже очень хорошо умею; у меня уже и мускулы появились. Даже Поли говорит, что у меня уже не такие руки-плети, как раньше, и что хотя я ещё далеко не мужик, но если не присматриваться, меня уже можно принять и за мальчика. Раньше он говорил такое, чтобы разозлить меня, а теперь это у нас такая шутка, так же, как я иногда проведу рукой по его спине и говорю: «Просто хотел проверить, не торчит ли тут нож». Я собирался наколоть дров на целую неделю, и дело шло споро, как вдруг кто-то окликнул меня по имени, глядь – а там Гени стоит. Вернее, он не стоял, а сидел верхом на муле. Ездить верхом он, по его словам, приспособился, только вот садиться и вставать надо ему помогать. Мул принадлежит правителю кантона, и он белый, и я сразу подумал: «Уж не тот ли это, которого Алисий с его камрадами украл у приора?» Присмотреть за мулом поручили Придурку Верни, с животными он хорошо ладит и гордился таким поручением. А когда мул сделал кучу, Придурок Верни не просто похлопал в ладоши, как обычно, а даже убрал навоз в сторону и обложил его камешками, мы только после поняли почему.

Поводом для посещения Гени была делегация, я запомнил это слово, и он входил в делегацию. Как он объяснил, это всё равно что военный отряд, только мирный, и они направляются в Айнзидельн, где по заданию правителя должны поговорить с аббатом. Остальные из делегации поехали более коротким путём через Брунни и Трахслау, а ему Штауффахер разрешил сделать крюк, чтобы навестить семью. Долго ему задерживаться не велено, сразу же предупредил Гени, ему ещё засветло надо добраться до Айнзидельна, а то в темноте ведь неизвестно, кого встретишь.

Я был бы рад побыть с ним с глазу на глаз, хоть одну минуточку. А когда тут другие люди, надо притворяться взрослым и нельзя кидаться ему на шею. Поли и дядя Алисий тоже зачем-то были нужны Гени, насколько я мог понять, и он настоял, чтобы позвали Полубородого; не мог же он знать, что Алисий с Полубородым теперь как кошка с собакой. Но они взяли себя в руки и держались даже особенно вежливо друг с другом – как, по рассказам Алисия, ведут себя парламентёры на войне, сходясь между войсками, чтобы обсудить, как им воевать дальше. А может, это было просто оттого, что Гени стал такой уважаемой персоной. Он напомнил мне брата Зенобия, чья должность была не намного выше свинопаса, но когда он что-то говорил, все слушали, и не только из-за его красивого голоса, но и потому, что он почти всегда был прав. Так же сейчас и с Гени.

Одет он был не богаче, чем раньше, но одежда не была залатанной, и бороду он не сам себе подстригал, сам себе так аккуратно никогда не сделаешь. И самое главное: к своей новой ноге он уже настолько привык, что если кто ничего не знает, тот, может, и подумает, что походка у него немного скованная, но в остальном он производит такое впечатление, что и сплясать может. Он ещё раз поблагодарил Полубородого за изобретение и попросил передать кузнецу Штоффелю, что когда в следующий раз будет в деревне подольше, они с ним посидят и обсудят, что в подобном случае можно было бы сделать лучше. Например, в Швице ему так хорошо вымостили чашу, в которую он вставляет свой обрубок, что ему теперь совсем не больно.

У него с собой были гостинцы, как Гени это назвал, но ведь он тут не был гостем, он сам отсюда родом. Он положил на стол большой ломоть сала, а к нему хлеб с тмином, такую длинную буханку, что её край выглядывал из его седельной сумки. Каждый мог отрезать сколько хочет, только сам Гени почти ничего не ел; в Швице, мол, он почти совсем забыл, что такое настоящий голод; дескать, люди, которым что-то надо от правителя кантона, каждый день приносят столько всякого хорошего, что всё и не съесть.

К счастью, в этот день в деревне не было ни одного из камрадов Алисия. И когда мы сидели за столом, это было почти как при живой нашей матери. Но говорили мы не просто о чём придётся, Гени беседовал с каждым по очереди, как делает господин капеллан в Заттеле, когда дети должны перечислить ему десять заповедей или семь церковных таинств.

Первым на очереди был Алисий, может быть, потому, что Гени хотел поскорее разделаться с самым неприятным. Он прямиком подступил к тому пункту, что, дескать, наслышан о его посетителях, которые путают свою родину с полем битвы, таким людям в этом доме нечего делать, с этим должно быть покончено, причём не послезавтра, а немедленно. Дядя Алисий не привык, чтобы с ним так разговаривали, и заартачился было, что «никто ему не указ» и что он «глава семьи», но Гени не дал ему договорить, а сказал, что Алисий не имеет никакого права на этот дом, что он сам здесь всего лишь гость и как таковой должен держаться так, как того требует обычай и порядок, иначе Гени придётся, родня или не родня, потребовать, чтобы он подыскал себе другое пристанище. И хорошо ли Алисий понял? Алисий начал заикаться, дескать, кто-то из его камрадов на радостях, что они снова на родине, мог и перебрать, но впредь он будет это