Полубородый очень спокойным голосом сказал, что не собирался ругаться с Алисием и не думал, что этот кусок попадёт ему не в то горло, он только хотел помочь.

– Помочь? – завопил Алисий. – Да даже если бы мне в битве обе руки отсекли, мне бы твоя помощь не понадобилась.

Полубородый просто продолжал говорить, будто не услышал Алисия. Мол, то, что Алисий так обиженно воспринял, он, Полубородый, сказал из лучших побуждений, чтобы предостеречь, пока дело не зашло далеко и пока они там не поотрубали друг другу головы.

– Ну и где они, эти головы! – картинно воскликнул Алисий.

Он не хотел бы обсуждать это при всём честном народе, сказал Полубородый, но, может, оно даже к лучшему, что вся деревня будет знать. Когда дело дойдёт до худа, чего он как раз и опасается, и однажды, может быть, случится нападение, тогда всех коснётся.

Дядя Алисий хотел было снова разораться, но старый Айхенбергер, хотя и не был в деревне старшим по чину, но всё-таки обладал негласным старшинством, велел ему замолчать. Со своим сундуком, полным денег, ему было что терять; как только речь зашла о нападении, он навострил уши.

Дело вот в чём, сказал Полубородый: он часто бывает в Эгери, неважно по каким причинам, и там что-то заваривается, это можно ощутить шкурой, как летнюю жару или как холод зимой. Общий плохой настрой, причём как раз из-за солдат, которые возвращаются домой. Когда они напьются, а напиваются возвращенцы всегда, они везде затевают скандалы, сразу переходящие в драку, уже скольких граждан приходилось чинить местному цирюльнику. Но что ещё хуже и возмутительней: с почтенными женщинами они обращаются как с потаскухами и на улице кричат им вслед такое, от чего покраснела бы даже скотница. Они ведут себя так, будто очутились во вражеской стране и завоевали город. И когда-нибудь, не ровен час, кто-нибудь из них окончательно потеряет все границы, и скандал, который из этого выйдет, никого в деревне не порадует, в том числе и Алисия.

Его друзей, снова начал тот, он не даст позорить, солдаты жизнерадостные люди, и это может помешать только тем, кто никогда не смотрел в глаза смерти. Но Айхенбергер не дал ему договорить, а спросил у Полубородого, какое отношение это всё имеет к нашей деревне, зачем чесаться, когда зуд не у тебя, а у кого-то другого, ведь у нас-то гости Алисия пока что никому не сделали ничего дурного.

В том-то и дело, сказал Полубородый, что они всё это учиняют, когда уходят отсюда, и как раз это навлекает на деревню дурную славу. Волк ведь тоже не гадит там, где спит, говорят в Эгери, а там уже хорошо знают, что пришлые служивые обретаются у Алисия. Если всё исходит из одного притона, говорят люди, там должен обретаться и зачинщик, который в конечном счёте окажется виноват во всём.

Тут я вспомнил о гибели приора и о том, что сделали с ним Алисий и его дружки. Зачинщиком злодеяния несомненно был он, Алисий. Да и сам я сколько раз видел, как они со своими рассказами входили в раж, а когда наутро отправлялись вниз, в Эгери, они всё ещё были в опьянении от собственных речей больше, чем от вина Криенбюля. Не так уж и неправы были люди в Эгери, возлагая всю вину на Алисия.

Но тот не желал этого слышать и говорил, что эти сплетни входят ему в уши, а выходят через зад, и ни одному слову Полубородого он не верит. И потом – может, ему не пришло в голову ни одного нового ругательства – он развернулся и пошёл прочь. Заметив меня среди других, он остановился и сказал:

– Я тебе запрещаю впредь разговаривать с этим человеком, – и указал на Полубородого.

Остальные деревенские не расходились и спрашивали у Полубородого подробности ссоры. При этом я заметил, что они обращались к нему не как к чужому, а как к своему, одному из наших.

Полубородый сказал, что нет ничего удивительного в том, что возвратившиеся солдаты ведут себя как разбойники, люди в Эгери тоже понимают: кто годами жил убийством и грабежом, того не заставишь с ходу распевать набожные гимны. До тех пор, пока они не натворили слишком уж больших безобразий и просто сорили деньгами, люди смотрели на это сквозь пальцы. Но в последние недели произошли некоторые нехорошие вещи, которые уже не объяснишь озорством. Однажды кому-то из них захотелось среди ночи отведать пончиков, сейчас и немедленно, а поскольку пончиков не нашлось, они чуть не убили трактирщика; приличные женщины уже не осмеливаются выйти на улицу, и даже потаскухи жалуются фогту, что таких грубых клиентов у них ещё не было. Всё это, конечно, не касается его, сказал Полубородый, это проблемы Эгери, а не его дело, и лучше не соваться в каждое осиное гнездо, но в последнее время там, внизу, всё чаще говорят не про солдат, а про «людей Алисия», а всё из-за того, что он изображает из себя большого командира. И до него даже доходили слухи, что там собираются нанести визит этому Алисию и всей его деревне и произвести расчёт молотильными цепами, причём не дожидаясь Дня святого Мартина, когда полагается расплачиваться с долгами. И он, мол, хотел по-соседски предостеречь Алисия, но если уж у человека нет музыкального слуха, то незачем играть ему плясовую.

Старый Айхенбергер посерьёзнел лицом – видимо, соображал, куда бы ему припрятать деньги на случай нападения, но как установить мир с жителями Эгери, он не знал. Другие приняли озабоченный вид, но досаднее всего им было то, что между Полубородым и Алисием дело не дошло до драки, их бы это развлекло. Криенбюль даже сказал, что это нечестно с их стороны – просто так уйти, когда он уже начал собирать ставки на победителя. Большинство поставили на Алисия и только некоторые – на Полубородого. Я бы сделал наоборот; дядя Алисий, может, и знает, как убивать людей, зато Полубородый научен, как уклониться от смерти.

Для меня всё это особенно худо, потому что я теперь угодил между мельничными жерновами. И хотя дядя Алисий не всегда понимает буквально слова, что из него вырываются, а иногда и просто забывает их на следующий день, но то, что Полубородый теперь его враг, не так просто изменить, и если он увидит нас вместе, я могу схлопотать порцию побоев. Полубородый говорит, что Алисий не вездесущ