Закатные лучи солнца скользнули по соломенной крыше, нагромождённой на коробку вырубленного из брёвен дома и скрылись за макушками угрюмого соснового леса.

Свин сидел на крыльце этого неуклюжего строения, чьим хозяином он был. Покачиваясь в кресле-качалке и куря слаботлеющую трубку он, время от времени, перемещал её из одного морщинистого угла рта в другой, издавая чмокающие, влажные звуки.

Одет Свин был в клетчатую рубашку и мешковатый комбинезон, когда-то жёлтого цвета, покрытый жирными пятнами. Вся одежда на нём остро нуждалась в хорошей стирке и штопке. Было видно, что Свин не предавал особого значения тому, как он выглядел. Жёсткая щетина, занимавшая всю нижнюю часть его морды – ещё больше подчёркивала это. Может быть, дело было в том, что с самого своего появления на свет, Свин не отличался опрятностью, как и не понимал он значения этого слова. Хотя, скорее всего, он просто-напросто не ждал к себе гостей, по той простой причине, что у него не было друзей, да и никто не ходил к нему на чашечку, так любимого им чая из полевых цветков, уже больше десяти лет.

Сегодня Свин тоже не ожидал гостей, ему уже давно пора было потушить трубку и пойти в дом готовиться ко сну, как он обычно это делал каждый день, после заката, но в этот раз он остался на крыльце. Поскрипывая креслом-качалкой по половицам он, прищурившись, смотрел на стремительно теряющие ясность очертания леса, со всех сторон окружающего поляну, на которой находился его дом и хозяйство.

Едкий дымок, поднимавшийся из трубки, заставлял прищуриваться. Терпкий, горчичный вкус его, вдыхаемый Свином – очень ему нравился. Бросать это, безусловно, вредное занятие, Свин не собирался. Тем более, что решив не идти спать, он задумал приготовить себе новую трубку, чем с удовольствием, слегка покряхтывая (хотя его покряхтывания, больше напоминали похрюкивания, ведь не зря же он был самой настоящей взрослой свиньёй, хоть и умеющей говорить, и ходить на двух задних копытах), повернулся на бок и принялся вытряхивать, прямо на крыльцо, старую трубку. Это очень его заняло, заставив полностью сосредоточиться.

Ночь опустилась на сосновый лес и поляну. Маленький уголёк лампочки, висевшей под крышей крыльца, одиноко светился, выхватывая неясные очертания массивной фигуры раскачивавшейся на кресле-качалке. Прошло гораздо больше времени, чем Свин планировал просидеть: давно успела погаснуть и остыть вторая трубка, – но уйти спать он всё никак не мог. Неясное чувство, появившееся внутри, держало его: будто что-то связанное с прошлым, должно было произойти сегодня.

Скрип-скрип-скрип: монотонно скрипело кресло. Скрип-скрип-скрип: прислушивались к нему мысли Свина. Скрип-скрип-скрип: сумбурные воспоминания сизой дымкой вспыхивали чередой скачущих картинок. Скрип-скрип-скрип: вторило им кресло. Скрип-скрип… Мысли крутились вокруг одного и того же, такого ясного, но совсем непонятного… Чего же? Свин не мог сформулировать чего именно и начинал сердиться на себя.

Уже окончательно собравшись со злостью и приготовившись резко встать, чтобы тревожащая сила, приковавшая его к креслу, вновь не остановила его, Свин вдруг замер. Он ещё не понял, что именно произошло, но уши его встали торчком. А надо сказать, что у Свина был отличный слух, как и зрение. Наступила полная тишина: ни птиц, ни сверчков, ни другой ночной живности, обычно пробуждавшейся в это самое время, не было слышно. Как будто все разом замолчали, перестали шушукаться между собой, перекрикиваться, играть в шумные ночные игры. Как будто все, как и Свин, приготовились к чему-то.

В этот самый момент раздался треск: далёкий, сухой, необычайно громкий. Такой, словно огромнейшее дерево, величиной с целую планету, переломилось напополам.

Затем треск повторился ещё раз, и ещё, и ещё – постепенно перерастая в воющий гул приближавшейся бури. Казалось, что весь мир разом накрыл большущий колокол и по нему со всей силы били в набат неведомые великаны, с каждым ударом прилагая всё больше усилий.

Свин не мог сказать, сколько просидел без движения, с внимательной тревогой слушая страшные крики бушующей битвы, доносившиеся со стороны Сказграда, прежде чем всё прекратилось.

Если бы не ночь, опустившаяся на Иллюзиум, со странно-блеклым светом от Земли, с необычайным трудом сегодня освещавшей этот мир, то можно было бы заметить, как вся кожа Свина покрылась мурашками, как они несколькими судорожными волнами пробежали по его телу, тревожа капли холодного пота. Пляшущий огонёк, освещавший крыльцо, погас от резкого студеного ветра, добравшегося сюда вслед за страшными звуками.

Немного подождав, не возобновится ли раскатистое эхо свершившийся битвы, Свин переместил потухшую трубку с одного сухого угла рта в другой и хриплым, трескучим голосом произнёс, скорее сам для себя, ведь больше никто его услышать не мог:

– Началось.

––

Тяжёлой тучей мрачный силуэт огромного замка висел над Серым человеком, неподвижно стоявшем на пепелище из бывшей зелёной травы. Одежды его колыхались на ледяном ветру, свободно гуляющем по безжизненной долине. Только его вой был слышен сейчас в этом мире. Только его голодный, озлобленный, гудящий голос разносился на многие километры и никого не тревожил.

Оцепенение Серого человека было абсолютным, его сосредоточенность была привычной и любимой им. Ни один мускул его лица, такого сухого и точно бумажного, не шевелился, только грудь едва приподнималась, совсем незаметно, спрятанная под складками рваной, тяжёлой ткани.

В неподвижности с самим человеком мог сравниться только величественный, грозный замок своими тёмными и многочисленными башнями тянувшийся в бесконечную высоту серого неба. Каменной громадой, точно куском невероятных размеров скалы, отколовшимся из-за какого-то чудовищного катаклизма – замок совершенно неподвижно висел в воздухе. Он был так близко от усопшей земли, что его можно было достать руками. Но это обман. Замок висел высоко: так высоко, что ни одна птица, будь она здесь, не смогла бы подняться к нему. Только безмолвное небо, нависало над ним и в зыбком тумане туч скрывало тяжёлые башни, высеченные из мрачного, сырого камня.

Несмотря на холодную безжизненность, изредка, из самых глубоких недр, из маленьких окон бойниц, зияющих чернотой, как пропасти глазниц, доносился леденящий вой. Ни одно живое существо не способно на такие стенания; застывшие, многочисленные комнаты, бесконечные залы и непроходимые лабиринты коридоров с самого появления на веки поглощённые мраком, с тяжёлым шумом выдыхают переполняющие их страдания; выпускают их за пределы замка, где они подхватываются рваным ветром и разносятся на многие километры.

Прошло много времени, прежде чем запутанные мысли Серого человека, оставили его и приняли стройность, прозрачность. Резко дёрнувшись, так что по его телу прошла судорога, Серый человек сбросил с себя невидимые оковы. Оторвавшись от земли, он устремился к тёмной громаде замка, ставшему ему и домом и темницей.

__________

Уже несколько минут как Лиза не отходила от Сашки. Крепко обнимала его. Она продолжала плакать, но слёзы уже не так часто скатывались по её щекам, редкими капельками падали в Сашкины волосы и там растворялись.