Предположительно образовывался «грим» под длительным воздействием «сна Морфея». Опасность он представлял собой чрезвычайную. Особенно пагубно сказывался на психике, ну да Шраму он точно уже навредить не мог – дальше-то вредить попросту некуда.

– Использовать козни дьявола во благо Всевышнего, – вот истинная благодетель, – возвестил тот.

Ворон промолчал. Какой смысл спорить со свихнувшимся на вседозволенности ублюдком, маньяком или религиозным фанатиком (вряд ли он мог понять, кем именно являлся Шрам)? Подобных ему следовало обезвреживать всеми доступными способами, а если не удается – уничтожать.

– Я несу свет веры, а каким способом, уже не важно, – продолжал тот.

– Устроенное тобой находится за пределами добра и зла, – все же сказал Ворон. – Однако раз ты отозвал от меня своих подопечных, а не натравил, значит, чего-то ждешь или хочешь. Я слушаю, говори по делу.

Шрам сказал.

В следующий момент Ворон все же расхохотался. Слишком уж абсурдным являлось услышанное. В то же время Шрам проявлял завидную последовательность и точно осознавал, кому предлагает поединок.

– Ты не ослышался, – заявил он, стоило Ворону замолчать. – Я хочу дуэли. Единоборства света и тьмы, как и должно свершиться.

– Я далеко не скромный человек, – сказал Ворон. – Но даже моего нарциссизма не хватает для прозвания той или иной стороной. Тебе шапка Мономаха не жмет? Может, прогуляемся до Канатчиковой дачи? Там, рассказывают, Наполеоны с Александрами Македонскими табунами бродят.

Впрочем, язвить он мог сколько угодно: выбора ему явно не оставили, как и патронов. А еще где-то в глубине головы сидела мысль о том, что Шрама надо взять живым. В конце концов, даже суд и последующее заключение далеко не столь важны. Учитывая возможность присуждения ему принудительного лечения в психушке, о справедливом возмездии и речи не шло. Однако ИИЗ Шрам мог очень пригодиться. Пусть рассказал бы, как нашел общий язык с крысами. Ворон не верил, будто все дело заключалось в «волшебном» свистке, наверняка существовали еще секреты.

– Отказываешься… – проговорил Шрам, и в голосе его было слишком много самодовольства.

Ну, вот они и встретились. Где-то совсем рядом и в то же время невообразимо далеко раздавались выстрелы и крики. Бойцы держали оборону… наверное. По крайней мере Ворон надеялся, что, пока он не разберется с главной тварью, они сдержат наступление остальных мутантов.

Крысы-переростки – не шутка. Даже в метро размером с собаку они представляли собой немаленькую угрозу. Здесь же – до полутора метров в высоту, иногда одетые в черные тряпки, красующиеся густым серым мехом, обладающие зубами и когтями – казались непреодолимой силой, идеальными машинами для убийств. Хоть стрелять не умели – уже хорошо, – иначе у людей против них попросту не осталось бы шансов. Тварей и так оказалось слишком много.

«Только бы патронов у бойцов хватило», – подумал Ворон, вздохнул и закрыл для себя эту тему. Возможно, если он покончит со Шрамом, крысы отступят сами. Не факт, конечно, что так и будет, но лезть из Зоны они перестанут. Только железная воля предводителя могла заставить мутантов идти на верную смерть – в этом не возникало сомнений.

Человек единственный может убить себя добровольно. Причем не только в моменты необходимости для выживания своей «стаи», но и просто так – ради идеи. И он же умеет посылать на смерть других, даже не себе подобных.

Во время войны дельфины взрывали вражеские корабли. Собаки, увешанные минами, подползали к укреплениям противника. Сложно судить, конечно, насколько они осознавали, что делают. Однако мутанты не понимать подобного просто не могли, они же чувствовали границу Зоны и знали, чем обернется ее пересечение.

Шрам в черной монашеской рясе и с птичьей маской на лице – в таких ходили лекари в то время, когда в Европе зверствовала чума, – выглядел более чем глупо. Болезнь разносили крысы. Теперь тварь в человеческом обличье стала предводителем крыс-мутантов. Какая ирония!

– Какая ирония! – повторил Ворон уже вслух.

Он не ожидал ответа. Шрам покачал головой и переступил с ноги на ногу, раздался стук, словно кто-то ударил палкой по асфальту. Он достал и перебросил из руки в руку грубо сделанный из «витринки» нож… ну, как нож, скорее, кинжал: сантиметров двадцать в нем точно имелось.

– Где ж твой меч? – усмехнулся Ворон.

– Им я казню…

Ворон вздохнул. Лучше бы он промолчал. А если бы еще и Шрам не разговаривал, то мог и далее восприниматься зоновой тварью, в которой удалось бы не видеть человека. Ворон, конечно, не терпел самообмана, но и превращать схватку в дуэль не горел желанием. А еще маска сильно искажала голос, но он не сомневался, кому тот принадлежит. Ворон когда-то слышал его, причем долго и в разных вариациях: уверенный, спокойный, нервный, истеричный… Эти возвышенные пафосные интонации засели в мозгу очень четко и ассоциировались не с чем иным, как с отвратительной, липкой мерзостью, а еще – со всем тем, что вылезает из развороченных животов, грудин и расколотых черепов.

Как однажды выразился Стаф, его знакомый, возглавлявший некогда клан «Доверие»: «Все люди разные, но распотроши их – столько всякого дерьма полезет…»

Не иначе по той же иронии судьбы Стаф, позиционирующий себя истово верующим человеком, вытворял отвратительные вещи. Он являлся этакой всеблагой дрянью, крестящейся напоказ и закатывающей глазки, говоря о высоких материях, регулярно ходящей в церковь, исповедующейся и при этом неустанно загребающей жар чужими руками. Сколько смертей произошло по его вине – даже подумать тошно.

– Как интересно, – протянул Ворон. – А со мной, значит, сойдешься в потасовке на ножах, и будем мы кружить, словно уличная шпана, не поделившая… А что обычно делит уличная шпана? Территорию? Телочку из консерватории? Деньги? Как-то мелко. Особенно в связи с чуть ли не Армагеддоном, о котором ты здесь соловьем заливаешься.

Говоря все это, Ворон ловил себя на мысли, что пытается Шрама раззадорить, разозлить, заставить нервничать. Тактика – так себе, особенно в случае такого весового перевеса не в свою пользу. Большие шкафы падают громко только в тех случаях, если деревяшки. Однако Шрама учили убивать, и своим телом он владел в совершенстве, а гнев наверняка умел обращать в силу.

Что касалось его самого, Ворон не сомневался – рука у него не дрогнет. Рука… Черт побери, почему же у него нет хотя бы пистолета?! Как он умудрился остаться без огнестрельного оружия посреди Москвы?!

«Вот ведь судьба-злодейка!.. – подумал он. – Но хоть не безоружен – уже хорошо».

Он не мог даже описать, как ему не хотелось поединка. Однако провидение, Зона, черт его знает, как ее обозвать – геомагнитное поле или ноосфера, – не оставила ему выбора.

Не спуская глаз с твари, бывшей когда-то человеком, Ворон нагнулся и вытащил из-за голенища высокого ботинка свой кинжал. Против «витринки» обычное лезвие не устояло бы, но он тоже пользовался артефактами.