Спустя много лет Пётр Штейн пригласил меня сыграть роль Шарлотты в антрепризном спектакле «Оскар». Я согласилась и не пожалела об этом: спектакль получился яркий, красочный, музыкальный, остроумный и пользовался большим зрительским успехом. И для всех участников «Оскар» был радостью – Петя нас собрал, и мы все любили друг друга, поздравляли с праздниками, днями рождения…

Когда я уехала в Германию оперировать ногу, спектакль не играли – ждали моего возвращения. И это было очень трогательно.

«Счастье – это когда тебя понимают» – в старом добром фильме «Доживём до понедельника» один из школьников пишет эту фразу в своём сочинении. На самом деле цитата, если не ошибаюсь, из Конфуция, а не мысль этого ученика. Не важно! Фраза «ушла в народ» – ведь действительно счастье, когда тебя понимают…

Умер Петя Штейн. Не так уж много за тридцать лет нашей дружбы – симпатии – влюблённости – сотрудничества – мы с ним виделись и общались, особенно в последние годы. Другая жизнь. Другие приоритеты и контакты – и у меня, и у него…

А вот не стало его, и ушла большая часть «счастья, когда тебя понимают»…

Мы с Сашей, младшим сыном, были на его похоронах. Прощание состоялось в Доме актёра на Арбате. И всего несколько человек произнесли прощальные речи – остальные молчали, просто не в силах произнести ни слова. Не смогли – так всех потрясла эта смерть, хотя Петя болел. Я тоже сидела в рядах, как будто скованная льдом, как будто парализованная и онемевшая…

Придя с гражданской панихиды домой, я налила себе и Саше по рюмке коньяка и сказала сыну: «Сань! Давай выпьем за Петю. Не так много на земле людей, с которыми не страшно быть непонятой…» Саша меня понял…

Спектакль «Оскар», на котором уже не мог присутствовать наш дорогой режиссёр, перестал нас радовать. А ещё через год умерла наша любимая, замечательная Алёна Бондарчук, исполнительница главной женской роли. Мы как раз собирались на гастроли в Израиль. Мы всё-таки слетали туда, сыграли спектакли с другой актрисой. Но – вернулись в Москву, и «Оскара» закрыли – спектакли тоже умирают, если умирает их душа…

Но я ещё не закончила свой рассказ о «Повести об одной любви», спектакле, который любили и исполнители, и зрители.

Я рассказала уже, что спектакль был очень сложен технически. Он был фактически трюковой. Но поскольку мы долго оттачивали каждое движение, то вскоре я могла запрыгивать на столы, перебегать из сцены в сцену, на ходу переодеваясь, а иногда и перечёсываясь, – в полной темноте, вслепую. Я чувствовала себя почти кошкой, которая ориентируется в темноте. И мне это очень нравилось.

Но молодым режиссёрам, возглавляющим театр, спектакль Штейна, видимо, не сильно нравился. Иначе чем можно было объяснить то, что, не посоветовавшись с Петей, на гастролях в Воронеже вдруг решено было ввести вместо Саши Пантелеева, игравшего Серёжу Кротова, недавно взятого в труппу молодого актёра Древицкого.

Я права голоса не имела и вынуждена была подчиниться театральной дисциплине. К тому же я собиралась уходить из театра. Я устала от дрязг и сплетен, от бесконечной чехарды режиссёров, от отсутствия творческой атмосферы, от зависти, наконец.

Однажды я пришла на спектакль в новой кофточке, которую привезла из Шри-Ланки, где я была на кинофестивале. Повесила её на спинку стула в гримёрной. Ушла на сцену, играть. После спектакля начинаю одеваться и вижу на моей кофточке огромную дырку, прожженную, очевидно, сигаретой. Я к вещам отношусь спокойно, но тут стало и противно, и обидно…

Подобных этой историй могу рассказать много. Но не в них дело. Причин, чтобы подать заявление об уходе, накопилось достаточно, в том числе и сугубо личных. И я его подала – ещё весной. По всем законам через две недели я могла уйти из театра. Но меня не отпускали, объясняя это тем, что в течение короткого времени просто не успеют ввести дублёрш на роли, которые я играла в репертуаре театра.

Конечно, это неправда. Ролей у меня действительно было много, но, когда я играла на сцене, в кулисах всегда стояли две-три актрисы с выученным текстом, готовые, если я вдруг упаду, выскочить вместо меня. Так что проблем с вводами не должно было быть…

Меня просто не отпускали. Тянули время. Ждали, что я передумаю. Периодически вызывали к директору, уговаривали. Вводили в спектакли второй состав, но как-то вяло…

Но в конце концов во всех спектаклях у меня появились дублёрши. Кроме «Повести об одной любви»…

Август. Конец гастролей в Воронеже. Последние дни перед отпуском. Жара. Воронежский оперный театр. Идёт репетиция по (зачем-то!) вводу Древицкого в этот сложный спектакль.

При первой же вырубке света, когда мы с ним должны были разбежаться в разные стороны, чтобы начать после музыкальной паузы совсем новую сцену, парень в ужасе заметался в темноте и закричал: «Наташа! Я не знаю, куда мне идти!»

Музыкальная пауза – короткая. Я бросилась к нему на помощь, схватила за руку и отвела на место его «дислокации» на сцене. Музыка почти заканчивалась, поэтому я рванула к своему месту, но, к сожалению, в этих дополнительных пробежках потеряла ориентиры и вбежала на всей скорости… в оркестровую яму.

А оркестровая яма в оперном театре – глубокая!!! Вес у меня тогда, к счастью, был минимальный, физическая подготовка хорошая, поэтому за те несколько секунд, пока я летела вниз головой, я успела сгруппироваться. Ну и, слава Богу, я пахом ударилась об угол музыкальной колонки, которая оказалась на пути моего падения. Хотя я очень сильно ударилась и приземлилась на голову, но по касательной – колонка, опять-таки к счастью, немножко изменила траекторию моего полёта.

Поэтому, упав, я шею не сломала (а все шансы были!). Только потеряла сознание. А когда пришла в себя, приподнялась на локте и бодренько так сказала: «Не волнуйтесь! Всё в порядке! Можно продолжать репетицию…» И попыталась встать, но не смогла…

Приехала «Скорая». Мне сделали какой-то противошоковый укол. На этом медицинская помощь и закончилась. Как и моя работа в этом театре…

Сейчас-то я понимаю, что в театре должны были оформить «травму на производстве». Но это было «чревато последствиями» для руководства. Поэтому меня скоренько отвезли в номер гостиницы. А я была счастлива, что осталась жива. Кроме того, я никогда не знала своих прав. Во всяком случае, когда в моё здоровье вмешались последствия этого падения, когда пришло время оформлять пенсию и инвалидность, бумага из театра не помешала бы точно. Но её не было… Ещё одна причина моего наплевательского отношения к собственному состоянию – то, что со мной на гастролях был мой сын Васенька, который, кстати, во время злополучного падения сидел в той самой оркестровой яме рядом со звукооператором.

Потом, оправившись от шока, он рассказывал всем: «В темноте слышу страшный грохот! Подумал, что это упала колонка. Включается свет. Наташи нет на сцене. Поворачиваюсь – и вижу: оказывается, не колонка упала, а Наташа лежит!..»

Но это он позже так шутил. А мне артисты потом говорили, что, когда включился свет и все увидели меня, лежащую в оркестровой яме неподвижно, никто не знал, жива ли я. И актриса Наташа Каширина, сидящая на репетиции в зале, первым делом бросилась к Васе, чтобы увести его из зала под странным в такой ситуации предлогом: «Васенька! Пойдём обедать!» На нервной почве, конечно.