- Тихо, де Брольи, тихо! – услышала она знакомый голос, и по телу прошла короткая судорога от понимания, что перед ней кто-то «свой».

Она ни черта не видела, слепило глаза. Но, как прикованная, смотрела прямо перед собой.

- Ван Тай, дайте свет, чтоб вас!..

В комнате стало ярче. Вьетнамец зажег лампу. Аньес поморщилась и хрипло выдохнула. Перед ней был человек, лица которого она сейчас не узнавала. К горлу подкатила позабытая за эти дни тошнота, но сейчас еще можно было ей сопротивляться. Она не сгибала ее пополам. Незнакомец был европейцем, невысоким, даже немного невзрачным, русоволосым и щуплым. Если бы она встретила его где-нибудь на улице Парижа, не заметила бы. Но вот голос... голос Аньес знала точно. И сейчас он звучал почти разъяренно.

- Черт бы вас подрал, что вы с ней сделали!

- Несколько дней в джунглях и кого посильнее согнут, - услышала она Ван Тая. – А мы шли почти две недели. И она – женщина. У нас мужчины дохнут.

- Твою мать... Аньес! Вы узнаете меня?

- Разумеется узнаю, не стоит так ругаться, - впервые за долгое время издала она нормальные человеческие звуки, и сама удивилась тому, что, оказывается, не разучилась говорить. Еще больше она удивилась, что и правда понимала, кто перед ней. Это и озвучила немного более неуверенно, чем ей самой бы хотелось: - «Руру Ксавье», тринадцать пиастров до форта.

Злое и озадаченное выражение на его лице сменилось некоторым облегчением. Кажется, он даже просиял, если так можно было сказать лишь об одних внезапно сверкнувших глазах. Губы при этом не дрогнули, но поменялась интонация. Будто бы он протолкнул ком, мешавший ему дышать, и выпустил воздух из легких.

- А у вас пятьдесят пять и надо искать чертову сдачу! Ван Тай, - ее «таксист», теперь в этом сомнения не было, обернулся к вьетнамцу, - оставьте нас.

- Я думаю, Ксавье, надо бы, чтоб вы хорошенько ее допросили, - проворчал тот. – Как она там оказалась и почему…

- Оставьте нас, я сам с ней поговорю, - снова рассердился таксист. И после этого вьетнамец ретировался. Они остались одни. Аньес медленно поднялась с пола, чувствуя себя куда хуже, чем могла бы, если бы ей дали поспать. Хоть немного поспать после всех этих безумных дней.

- Я не думала, что мне еще когда доведется увидеть соотечественника, - мрачно хохотнула она, пытаясь поправить волосы, которые не знали расчески уже слишком давно. Стоило подстричься, это могло бы все значительно упростить.

- А я и не ваш соотечественник, - рассмеялся Ксавье.

- Вот как? – ее бровь изогнулась. – Тогда мои комплименты вашей речи.

- Не стоит. Я провел во Франции почти все детство. Как вы чувствуете себя?

- Не знаю. У нас было задание, мы летели в Тхайнгуен. А потом пришлось сесть, и все остальное вышло… как вышло. Все это случайность и не по моей вине.

- Вас никто и не винит, де Брольи, - прервал ее Ксавье. – Я всего лишь спросил, как вы чувствуете себя? Вас сильно потрепали?

- Могло быть хуже. Вы не знаете, что случилось с остальными?

- Не имею ни малейшего представления. Мне сообщили о том, что в плен попала женщина, которая знала пароль, и название деревни, куда ее увели. Я спешил как мог. Любите же вы попадать в странные истории, де Брольи.

- Да, у меня это от рождения. Однажды я подарила собственный воротник из фламандского кружева девочке, с которой училась в школе. Ее родители работали на консервном заводе и не могли себе позволить никакого кружева вообще. Мать не оценила порыв моей души.

- Не успокоитесь, пока не совершите подвиг? – Ксавье снова смеялся. – Если вы можете шутить, значит, все в порядке?

Ни минуты она не была в порядке. Но разве же об этом скажешь? Как вообще говорить о той стихии, что прошлась внутри нее за последнее время вследствие пережитого. Сколько еще дней и ночей понадобится, чтобы улеглось? Может ли улечься? Как вообще жить со всем этим?

- Все хорошо, - улыбнулась Аньес. – Если бы мне вернули мою камеру, было бы совсем замечательно.

- Она цела?

- Я надеюсь, да. Кто-то из... из них, - она мотнула головой к двери, - забрал, но я не думаю, что уничтожили.

- Я узнаю. Если найду – вам ее отдадут, обещаю. Что-нибудь еще?

- Я мечтаю о нормальной кровати и сигаретах.

- А узнать, что мы будем с вами дальше делать, вы не мечтаете?

- Сейчас? – Аньес несколько секунд смотрела на своего таксиста, будто бы ожидая ответа. Но он молчал. Как два зеркала, глядящих друг на друга. Тогда она пожала плечами и произнесла, теперь уже полностью контролируя голос: - Сейчас я понимаю, что уцелела, и очень хочу отоспаться. К черту дальше. Это будет потом. Вы ведь все равно придумаете способ вернуть меня, да?

- Придумаю, де Брольи. Вы влипаете, а я придумываю. Этак и будем резвиться.

Требул, Франция, то же время

* * *

Человек не может победить стихию. Да и надо ли это?

Через океаны строить мосты, подчинять себе огонь, подниматься в небо, ступать на неизведанные камни. Бывает подчас, что и себя не одолеешь, какой, к чертям, ветер?

Уж не тот ли, что взметнул над водой воздушного змея, не удержанного рукой мальчишки, резвившегося на пляже? Или что смахнул с головы тетушки Берты шляпку? Дувший с Атлантики и с капризной злостью разбивающий волны в пену о скалу с маяком. Он походил на обиженную женщину, а с такой, как известно не сладить. Юбер и не пытался – все, что возможно, это хотя бы вовремя укрыться.

- Идемте в дом, а не то вас смоет! - прокричал он, подхватывая покатившийся по земле аккуратненький соломенный головной убор, в котором мадам Берта Кейранн преодолела путь от Лиона до Дуарнене, куда приехала, несомненно, ужасаться и причитать.

Но прыти у нее, похоже, все-таки поубавилось. Она лишь задумчиво разглядывала место, куда угодила и, кажется, вконец перестала понимать что бы то ни было. Юбер отдал ей шляпку и довольно мягко сказал:

- Дело к шторму движется. Здесь почему-то всегда шторм, когда я приезжаю.

- И поэтому ты променял наш Лион на это захолустье. Я бы еще поняла, если бы ты купил дом в Париже…

- Я не настолько неразборчив в связях, чтобы старость коротать среди всякого сброда, - рассмеялся Анри. – Идемте. Давайте считать, что я внял вашему возмущению и глубоко раскаиваюсь.

- Да уж, так мне будет значительно легче, - пробурчала напоследок тетушка Берта и оглянулась назад, к маяку, к рушащейся год от года башне, которая сейчас выглядела как-то по-особому, как будто была входом в другой мир. Ловила на себя рассеянные лучи, прорывающиеся от заката, и резко контрастировала и с темным небом, и с почти черным океаном, стенающим у ее ног и иногда в своем гневе достигавшим почти ее вершины. Жуткое зрелище и прекрасное. У почтенной дамы даже рот раскрылся от благоговейного трепета, который не мог не охватить все существо.