- Это слишком красиво, чтобы на самом деле существовало, - выдала она последним залпом, захлебнувшемся во внезапно сорвавшемся летнем ливне, а Юбер вдруг подумал, может ли это место быть добрым к нему? Еще мгновение, и они с мадам Кейранн вымокнут до нитки. Потому он схватил тетушку за руку и что было духу помчался к ферме.

Когда они оказались за дверью дома, стащил с себя кепи и улыбнулся, отряхиваясь. Тетушка Берта же с достоинством королевы оглядывалась по сторонам и все больше поджимала губы.

- Они оставили обстановку? – удивилась она.

- Кое-что оставили, - отозвался Юбер. – Возможно то, что не смогли продать. Да и что мне надо-то?

- Тебе? – она вскинула брови. – Тебе, пожалуй, только и надо, что довести меня до седины, но вряд ли у тебя получится. Если уж я раньше не поседела, то сейчас – с чего бы?

Под этим «раньше» понималось довольно многое, но Лионец не стал уточнять, что именно в этот самый момент. Семейство Юберов стерли с лица земли, кроме Анри, которому повезло выжить лишь потому, что в это время он торчал в шталаге. Женщинам же Кейранн пришлось тоже несладко. Даже не так. Горечи в их жизни было столько, что просто удивительно, как они все еще жили и радовались чему-то. Иногда Юбер думал, что и десятой части не перенес того, через что прошли тетушка Берта и Мадлен.

- И как тебя так занесло на самый край земли, - тяжело вздохнула она и направилась коридором по комнатам.

От былой роскоши этого дома мало что осталось. Юбер был здесь всего один раз, но того хватило, чтобы понять, насколько все, к чему он привык, отличалось от того, как жили хозяева Тур-тана. Со стен исчезли картины и массивные зеркала в чудесных рамах. Заметно опустела библиотека. Не было фарфоровой посуды и серебряных приборов в столовой. Антикварные предметы мебели тоже увезли. И граммофон с множеством пластинок. И пианино. Как и в лионском доме своей семьи, пианино он не нашел. Почему все всегда избавляются от пианино, кроме Эскриба?!

Впрочем, Анри прекрасно понимал, что с тех пор, как он покинул Ренн в сорок шестом, все не обнаруженные при первичном осмотре предметы постепенно распродавались. В объявлении о продаже Тур-тана значились «особняк с обстановкой, прилегающие строения, 20 гектаров земли и все, что на ней расположено». Брокер, с которым Юбер связался, едва продал имущество в Лионе и получил банковский заем, разумеется, ни секунды не лукавил – вся необходимая мебель и даже сверх того в Доме с маяком наличествовали. И Анри радовался тому, что теперь получил, пусть на некоторых стенах и остались явные прямоугольные светлые пятна, характерные для тех участков, где что-то висело. Да пол был немного вдавлен там, где что-то стояло. Может быть, нечто особенно дорогое сердцу сейчас нашло место в реннской квартире мадам Прево. Да ему это было и не важно. Почему-то казалось, что душу этот дом сохранил.

Что из себя составляла его душа, Лионец, человек с потерянным на века прошлым, пока еще не знал. Вероятно, вид на маяк из большого окна. Или очаг, у которого Аньес так бесконечно давно сушила его одежду. Или огромный обеденный стол, предназначенный для большой семьи, за которым они тогда ужинали. Все это никуда не подевалось и было точно таким, как он помнил. Когда Анри первый раз пришел сюда, вот так же лил дождь, только холодный, ноябрьский. Ему было тепло и сытно. И он глядел на башню, испытывая странное чувство удовлетворения и облегчения, как после любви.

Когда Аньес сказала, в самую первую их встречу в Париже, что Тур-тан продается, Юбер еще не знал, что отважится на эту авантюру. Ему и в голову тогда не приходило, что можно попробовать провернуть эдакое дельце. Впервые он осознал, что хочет получить этот особняк и этот маяк в тот день, когда получил деньги за булочную и старый дом в Лионе, по весне. Этого, конечно же, не хватало, хотя и покрывало бо́льшую часть необходимой суммы. Но и оставшуюся ему удалось наскрести с помощью Антуана де Тассиньи, порекомендовавшего ему банк и поручившегося за его платежеспособность. В стране царил финансовый разброд. Инфляция достигала сумасшедших размеров, и брокеры со славным родственником де Латра в один голос уговаривали его ни в коем случае не рисковать. Но разве покупка земли относилась хотя бы немного к риску?

Когда Аньес уезжала, Юбер так и не решился ей признаться. Он и сам не понимал, зачем со всем этим пластается. Но невыносимой представлялась одна мысль о том, что однажды здесь все переделают, в этом месте, которое, оказывается, он как-то неожиданно осознал слишком дорогим, чтоб его отпустить.

Аньес он тоже не отпускал бы, пусть привязав к кровати, врезав в двери десяток замков и заколотивши окна, если бы не знал, что подобного она ему никогда не простит. А других средств удержать эту непостижимую женщину рядом у Лионца попросту не было. Может быть, потому что она не любила.

Но отдать этот дом… ее дом – другим? Тем, кто ничего не знает и не захочет узнать… Имея возможность предотвратить, Юбер позволить не мог. Он знал, как выглядят люди, которые пытаются избавиться от своего прошлого – довольно в зеркало поглядеть. А Тур-Тан из Аньес вырывали с мясом, и ей было столь больно, что он не видел иного пути, чем сделать все, чтобы его сохранить. Финистер у нее в крови. Нельзя пускать кровь без надобности, а стало быть – нужда была крайней.

А еще иногда Лионцу казалось, что единственное прошлое, которое он сейчас имеет, – это и есть маленькая деловитая бретонка с германским фотоаппаратом, которая зачем-то уехала что-то искать на другом конце света. Юбер был там и не нашел, вот и она не найдет. И непременно вернется. Куда ей возвращаться, черт бы подрал весь этот грязный, зловонный мир, в котором они лишь заложники обстоятельств и собственных сумасшедших желаний?

И потому теперь – фермер, а не булочник.

Словно услышав его мысли, тетушка Берта, пройдясь по гостиной, остановилась и решительно спросила:

- В отставку, как я понимаю, ты не идешь?

- В отставку, как я понимаю, ты не идешь?

- Исключено, - немного лениво ответил он. – Покуда не закончится война, я попросту не смогу.

- Ты так важен?

- Вряд ли меня можно сравнить с де Голлем в сороковом. Но мои знания и опыт нужны сейчас.

- Анри! Мне нет никакого дела до де Голля, Индокитая и всего остального! – вновь взвилась мадам Кейранн. – У тебя дырка в груди и железо в легких! А теперь еще и куча земли, с которой ты понятия не имеешь, как обращаться! Сейчас, когда столько наших друзей обанкротились... умудрился влезть в авантюру! У меня уже сердце в клочья от твоих похождений! Затем ли Викто́р выбивался из сил, чтобы дать тебе и сестрам образование?

- Ну вот именно потому, что я не представляю, что делать с этой землей, а из армии увольняться у меня нет ни желания, ни возможности, я и позвал вас, - проигнорировав ее последний страдальческий возглас, ответил Анри и, понизив голос, многозначительно добавил: – Позвал прежде, чем писать Мадлен.

Берта Кейранн вздрогнула и подняла на него испуганные глаза, вдруг показавшиеся ему старыми. Но промолчала, ожидая, что дальше скажет ее названный племянник.