Теперь между нами висит напряжение: слишком давно мы смеялись вместе, разговаривали. Как заново научиться любить?

– Спасибо за это, – говорю я, показывая на свой ужин.

Мне очень редко достается такое угощение от мамы. Рой контролирует ее финансы, так что у нее никогда нет лишних денег на ужин с дочерью. Она кивает, накалывая кусочек тофу на палочку. Она засовывает его в рот, проглатывает.

Я тихо смеюсь, и она поднимает глаза:

– Что? – говорит она с легкой полуулыбкой. – Их легче использовать так.

Я поднимаю свои палочки:

– Помнишь фильм «Каратэ-пацан»?

Это был мой любимый фильм в детстве. Я его, наверное, посмотрела раз триста, не шучу.

– Ту сцену, где ему нужно было поймать муху палочками?

Я киваю:

– Да. Тебе просто нужно тренироваться. – Я поднимаю руки, как мистер Мияги, инструктор карате. – Намазываем воском, – говорю я, делая круговые движения правой рукой, – смываем воск… – продолжаю, делая те же движения левой рукой.

Она смеется:

– Боже, раньше я включала тебе этот фильм каждый день.

– Знаю. – Я делаю паузу. – Нам нужно как-нибудь его посмотреть. Вместе.

Она улыбается:

– Это было бы хорошо.

Никто из нас не говорит то, что думает, но наверняка это одно и то же: у нас никогда не будет шанса сделать это, не так ли? Не могу представить, как мы с мамой устроим ночь просмотра фильмов под крышей дома Роя. Но это приятная мысль – представить, что мы сидим рядом с тарелкой попкорна.

– Прости меня за тот день, – произносит она с трудом. – Все… вышло из-под контроля. И я не хочу, чтобы ты съезжала. Но… у меня нет права голоса, – говорит она, – в этой ситуации. С твоим отчимом.

– Все нормально. Я повеселюсь у Нат.

Ее мама уедет в летний лагерь, где она будет работать до конца августа, так что мы будем втроем с Нат и Лис. Забавно, как все получилось. Меня выкинули на обочину, а в результате это может оказаться самым лучшим летом в моей жизни.

– Более того, – добавляю я, потому что не могу удержаться от колкости, – она не заставляет меня платить аренду. Так что я смогу купить себе вещи, необходимые для вуза.

– Оу, – кивает мама, делая глоток чая со льдом. Она выглядит невероятно печальной. – Это очень мило со стороны Линды.

Мы едим некоторое время в тишине. Начинает играть рок-баллада 80-х – «Every Breath You Take» группы Police. И впервые я действительно слышу слова.

– Эта песня совсем не романтичная, – говорю я. Я слышала ее миллионы раз, но только теперь понимаю. – Он совершенно жуткий преследователь.

«Каждый твой вздох, каждое твое движение… Я буду следить за тобой». Звучит знакомо, Гэв?

Я фыркаю:

– Гэвин мог бы написать эту чушь.

Мама поднимает брови.

– Я думала, что, может, не все так хорошо…

«Тогда ПОГОВОРИ со мной об этом!» – хочется крикнуть мне. Если бы между мной и мамой не было этой стены, были бы мы с тобой еще вместе? Если бы я так не жаждала сбежать из дома, ходила бы и дальше на свидания, зная, что ты, скорее всего, будешь обращаться со мной как с дерьмом, но это все же будет лучше, чем вечер с отчимом из ада? Потому что иногда – очень часто – ты был просто меньшим из зол. Это не настоящая любовь. Даже не близко.

Я хочу чего-то настоящего.

– Да, не очень, – говорю я. – Он… Мы отдаляемся друг от друга, мне кажется. Он не очень хороший.

– Дорогая… – Мама прикусывает губу, отворачивается. – Поверь мне, не стоит быть с кем-то, кто плохо с тобой обращается.

Я киваю:

– Вообще, если честно, я не уверена, что мы останемся вместе.

Эта иллюзия близости дает такое теплое, удивительно уютное чувство. Я цепляюсь за него. Хочу, чтобы оно длилось. Так что шлюз открывается, и все, что я ей не рассказывала, выплескивается наружу. Я рассказываю ей столько, сколько могу, о тебе и себе, умалчивая только о сексе, ночных побегах и других нарушениях правил. Я говорю ей, что мне с тобой душно.

Она делает глоток чая, а потом разражается слезами.

– Мама. – Я протягиваю руку и кладу ей на предплечье.

– Прости меня, – причитает она, пытаясь сдерживать всхлипы.

– Вот, – говорю я, протягивая ей маленькую упаковку бумажных платков из сумки.

– Спасибо, дорогая.

Она вытирает глаза, высмаркивается. Какую-то минуту она похожа на маленькую девочку, потерявшуюся в торговом центре, которую я видела на прошлой неделе. Губы дрожат, глаза полны паники, она шла как в тумане, стараясь не плакать. А потом села, прямо где стояла, и начала всхлипывать. Это было самое печальное, что я видела в своей жизни.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Она делает дрожащий вздох.

– Мне просто так жаль, что все так получилось. – Мечтательное выражение появляется на ее лице. – Ты помнишь фиолетовый дом?

Теперь мне сложно сдерживать слезы. Я киваю, и мы говорим хором, словно по немому соглашению:

– Фу-у-у, фиолетовый дом!

Слова волшебны, и они бегут по мне, сжигая накопленную горечь по отношению к ней. Я все еще злюсь, мне все еще больно, но слова напоминают мне о нашей связи. Даже Великан не может ее порвать.

– Мне тоже жаль, – говорю я. Это столько прощения, сколько я только могу дать сейчас. Я беру ее за руку и сжимаю.

Она не отпускает мою руку.

Натали берет меня под руку и кладет голову мне на плечо.

– Мне нравится это время года.

Весна. Новые начинания, но кажется, что внутри меня осень. Завтра наше последнее выступление, и это меня подавляет. Когда мне нужно работать над спектаклем, я провожу меньше времени дома. Теперь снова начнутся длинные дни, полные заданий и криков. А также на дворе апрель, а это означает, что в любой день мы можем узнать, в какие вузы поступили. Как могла я не подать документы в Нью-Йорк?

– Так что там с белыми танцами? – спрашивает она.

Белый танец на следующей неделе. Девушки приглашают парней, и пары надевают похожую одежду.

Я качаю головой:

– Без шансов. У Гэва концерт в этот вечер.

Натали останавливается, опускает руку.

– Двенадцатый класс. Ты обещала.

Обещала. Мы с Нат и Лис сказали, что будем участвовать во всех мероприятиях двенадцатого класса вместе, и теперь я нарушаю это обещание.

– Мой парень не может прийти, – говорю я. – Что мне делать?

– Э-э-э. Как насчет пойти? – В ее глазах появляется хитрое выражение. – Гидеон все еще свободен. Мне кажется, он совсем не против пойти с тобой.