— О, отец мой, — проговорила она едва слышным голосом, и, закрыв левой рукой глаза свои, занесла правую над беззащитной грудью своего супруга… Вдруг острый нож выпадает из ее руки… она открывает глаза… и вопль ужаса замирает на устах ее: онемевшая рука ее была сжата в мощной руке Владимира, и огненный, как молния небесная, сверкающий взор его встретился с ее взором…

Часу в шестом утра, на другой день после описанных нами в предыдущих главах происшествий, все небо покрыто было грозными тучами; душный и густой воздух, как тяжелый свинец, ложился на грудь и стеснял дыхание усталого путника, который шел, прихрамывая, узенькою дорожкою, проложенной по дну оврага, поросшего частою осинового рощею.

— Уж не сбился ли я с дороги? — прошептал прохожий, посматривая вокруг себя. — Кой прах, — продолжал он, остановясь, чтоб отдохнуть немного, — иду, иду, а все конца нет! Пчельник остался у меня позади… вот и осиновая роща… да где же ее избушка на курьих ножках?.. Ох эта старая колдунья! Уж не отводит ли она мне глаза?.. Чего доброго?.. Чтоб тебе сквозь землю провалиться, ведьма проклятая!.. Ух, какая молонья!.. И нелегкая понесла меня сегодня! Как не успею добраться до избенки, да хлынет дождь… Ахти, никак, уж накрапывает?.. Ну, загудело по лесу!

В самом деле, серые облака, которые двигались медленно вперед, вдруг помчались с воем от запада, разлились, как волны, по всему небосклону, заклубились черными рядами, и в несколько минут этот беспредельный воздушный океан, устилая тучами все небеса, забушевал над головою прохожего. Почти сбиваемый с ног порывистым ветром, спотыкаясь на каждом шагу, он продолжал идти вперед и наконец, несмотря на проливной дождь, заметил, что в стороне, по левому скату оврага, густой дым, пробиваясь сквозь частые ветви, вился над вершинами деревьев. Прохожий, не заботясь отыскивать тропинки, пустился целиком в ту сторону где завидел этот верный признак жилья. Продираясь с трудом сквозь чащу деревьев, он дошел в несколько минут до подошвы крутого спуска, на краю которого лепилась покрытая хворостом и драньем ветхая избушка. Приставленная к утесистому скату оврага, она, как уединенное гнездо зловещего коршуна, висела над стремниною. Из волокового окна, прорубленного под самою кровлею, валил густой дым; с одной стороны, опираясь на два толстые пня, примыкала к ней похожая на голубятню светелка, с другой — высокий плетень огибал небольшой уступ, который, выдаваясь вперед площадкою, оканчивался со всех сторон почти отвесным обрывом горы. Прохожий, цепляясь за древесные сучья и кусты, добрался кой-как до избушки, взлез на завалину и застучал под окном.

— Кто там? — раздался внутри сиповатый женский голос.

— Отопри, бабушка! — сказал прохожий.

— Да кто ты?

— Войду — так увидишь. Да отпирай проворней!

— Вот еще, понукать стал! Много вас здесь шатается. Добро, добро, ступай, куда идешь!

— Да что ты, Вахрамеевна! — закричал прохожий. — Иль не узнала меня по голосу? Ведь я великокняжеский слуга Садко, из села Предиславина.

Минут пять прошло без всякого ответа; дождь лил как из ведра; промокший до костей Садко кричал, шумел, осыпал ругательствами негостеприимную хозяйку, но двери не отворялись.

— Да отопрешь ли ты, старая карга? — завопил он, как бешеный, ударив кулаком по холстине, которая была натянута вместо стекла в окне избушки. — Слушай ты, колотовка: если я ворочусь домой да приведу с собой товарищей, так мы не только тебя в гроб забьем, ведьму проклятую, да и чертово гнездо-то твое вверх дном поставим!

— Иду, кормилец, иду, не гневайся, — раздался снова женский голос у самых дверей хижины; они растворились, и простоволосая, одетая в лохмотья старуха встретила низким поклоном своего гостя.

Если Садко мог похвастаться необычайным безобразием, то, конечно, и та, к которой он пришел в гости, имела на это полное право. Покрытое бесчисленными морщинами смугло-желтое лицо ее едва походило на человеческое; зеленые, кошачьи глаза, ястребиный нос и беззубый рот, выгнутый подковою, — все было в ней отвратительно и безобразно до высочайшей степени.

— Что ты, батюшка, такой грозный? — сказала она Садко, когда он вошел в сени.

— Да разве не видишь? — отвечал он, выжимая полы своего кафтана. — Еще немножко, так меня бы вовсе дождем захлестало.

— Эх, кормилец, кормилец, не в пору ты пожаловал!.. Ну, да делать нечего, милости просим!

Садко вслед за старухою вошел в избу.

— Эка ты надымила, голубушка! — сказал он, потирая глаза. — Фу-ты, батюшки, дух захватывает!

— И, кормилец, пообсидишься, так станешь дышать!

— Нельзя глаз открыть.

— Ничего, батюшка, ничего: пооглядишься, так будешь смотреть.

И подлинно, через несколько минут Садко стал свободнее дышать, глаза его привыкли к дыму и он мог рассмотреть всю внутренность избы. На закоптелых стенах ее висело несколько собачьих шкур и большое решето. В одном углу стояла длинная метла; в другом, на полке, сидела, повертывая направо и налево свою уродливую голову, огромная сова; на полатях лежал мохнатый черный кот: он мурлыкал, вертел хвостом, искоса посматривал на Садко — то потягивался, то сгибался дугою, выпускал свои острые когти и, казалось, готов бы спрыгнуть с полатей и вцепиться гостю в лицо. В печи, над разложенным огнем, стоял железный котел, в нем что-то шипело, а на шестке лежала целая вязанка чемерики, дурмана и других ядовитых растений.

— Присядь, кормилец, отдохни! — сказала старуха, обметая полой грязную скамью, перед которою стоял запачканный и полусгнивший стол.

— Ну, Вахрамеевна, насилу я дотащился! — промолвил Садко, садясь на скамью. — Я было хотел сегодня чем свет у тебя побывать, да у нас в селе Предиславине этой ночью такой грех было сделался, что и сказать нельзя.

— А что такое, батюшка?

— Да так, чуть было не извели нашего государя великого князя.

— Неужто?

— И как ты думаешь кто?

— Вестимо кто — какой-нибудь изменник.

— Изменник! Нет, не изменник, а его любимая супруга Рогнеда, по прозванью Горислава.

— Э, смотри пожалуй, на какое дело пошла!

— Боярин Вышата мне все рассказал. Вот как было — государь великий князь давно уже изволил почивать крепким сном, как вдруг эта змея подколодная пробралась из своего терема потайным переходом, где никакой стражи не стоит: вошла потихоньку в княжескую одриню, подкралась к нему с ножом, да видно, еще час его не пришел: лишь только она занесла руку — ан государь-то и проснулся.

— Ну что, чай, тут же из нее и дух вышиб?

— Вот то-то и дело, что нет.

— Что ты, парень?

— Ну да, волосом ее не тронул, а велел ей идти назад в свой терем, надеть лучшее ее платье и дожидаться казни.

— А, вот что!

— Видно, потомить ее захотел.