— Нет, почему же. Надеяться можно. Рассчитывать нельзя.

— Андрей долго молчал, потом наконец произнес:

— Да, умеешь ты морально поддержать, когда в этом особенно нуждаются.

— Грешен. Да чем утешить? Могут и не дать.

— Конечно.

— А тогда что?

— А тогда останется только понять, что не заслужил.

Мы умолкли, и довольно скоро я заснул.

Завтрак прошел сосредоточенно. Мысли о том, что можно по меньшей мере полдня побродить по окрестностям бивака и поохотиться, заставляла каждого подумать, куда пойти и как не сбиться на обратной дороге. Наш бивак был ничем иным, как точкой, мимо которой можно пройти в ста метрах и не заподозрить, что она находится именно здесь. Я раздал всем копировки с нашей единственной топографической карты и спросил, кто в какую сторону пойдет.

Но тут вмешался Андрей.

— Вы вот что. В разумных пределах идите куда хотите, но я требую, чтобы все разбились на пары. Мало ли что может случиться. Устраивать поиски пропавшего одиночки нашими силами почти нереально, а ЧП мне ни к чему. Возражений не было. Андрей же достался мне.

Мы условились, какие линейные ориентиры не будем пересекать, и обсудили, как лучше выходить в биваку с разных направлений. Андрей проверил, у каждого ли есть с собой компас, и назначил контрольный срок возвращения — семнадцать часов, по истечении которого недостающих будут искать, если они не отзовутся, выстрелом на два дуплета с места бивака. После этого все разошлись.

Мы с Андреем отправились на северо-запад. Спешить не хотелось. Мы спокойно продвигались в глубь леса. Я знал, что Андрея не тянуло охотиться, и все же он пошел со мной, чтобы не делать ни для кого исключения в им же установленном «парном» порядке. Мы соблюдали молчание, и временами я почти забывал о том, что иду не один.

Вдруг слева от себя боковым зрением я отметил какое-то движущееся пятно. Повернув голову, я увидел уже посеревшего беляка, который, сделав несколько спокойных прыжков, остановился и сел. До него было метров восемьдесят. Андрей, заметив, что я замер, тоже остановился. Я показал рукой:

— Заяц!

Андрей углядел его не сразу, лишь когда беляк неспешно двинулся. Мы проводили его взглядом. Тогда Андрей сказал:

— Чего не стрелял?

— Далековато, да и жалко стало, — сознался я.

— Мне тоже не хотелось, чтобы ты стрелял. Всегда их жалеешь?

— Нет.

— А во мне с детства, что ли, осталось, что зайчики такие милые.

Мы двинулись дальше. Я вспомнил свою детсадовскую фотографию, сделанную на новогоднем празднике. Под елкой сидели дети, и среди них я, в шапочке с заячьими ушами.

Да-а, в таком настроении трудно было рассчитывать на удачную охоту. Жалость к жертве свойственна многим охотникам, но у тех, кто хочет добыть, она должна просыпаться позже, постфактум, так сказать.

Интересно, жалел зайцев дед Мазай? Не во время половодья, а на охоте? Вот дедушка Ленин — главный друг советских детей — тот к зайцам, загнанным водой на кочку, жалости не испытывал. Надежда Константиновна вспоминала, как в Шушенском ее супруг набил их столько, что борта лодки едва возвышались над водой. Ну, на то он и был величайший политик и вождь, что чужая жизнь значила для него даже меньше, чем ничто, или, проще говоря, отрицательную величину.

Ничего не скажешь — миленькие мысли полезли сами собой, следом за пустяком А все проклятые контакты с чуждым миром…

Неожиданно вспомнилось то, что пришло в голову еще до этой экспедиции и, следовательно, никак не было связано с воздействием «плеши».

Собственно, ничего особенного. Просто сшиблись — или как там еще — два, вроде бы, вполне обособленных факта. Сшиблись — и выбили искру. И благодаря ей множество сведений, без всякой связи теснившихся в голове, начали выстраиваться в логические цепочки.

Начало было положено сообщением, что американский астронавт Олдрин — единственный из экипажа своего «Аполлона» — поделился с прессой или кем-то еще, что видел на Луне живых существ и технические сооружения. Непонятно было, что важнее в этом сообщении — то, что Олдрин видел инопланетян, или то, что его товарищи по полету помалкивали, очевидно, в соответствии с полученным от командования строжайшим приказом. Вскоре в газетах появились сведения, что Олдрин на почве своих видений в какой-то степени свихнулся и начал пить. Последнее сильно смахивало на грубую попытку скомпрометировать не ставшего молчать астронавта и дезавуировать его рассказ. Среди статей, которые мне давал Абаза, я нашел одну, содержащую вполне конкретные подробности — купола над лунной поверхностью, громадные плато высотой в полмили и размерами в плане примерно 20×20 миль, действующие горные разработки, трубопроводы. Все это было заснято на пленку.

Американцы побывали первыми на Луне, но они были вовсе не первыми, кто подробно снимал лунную поверхность с окололунной орбиты и с луноходов-автоматов. Очень долгое время наша лунная программа воплощалась в жизнь быстрей американской — до тех пор, пока внезапно не была свернута, хотя должна была обеспечить доставку советского космонавта на Луну. Объясняли это исключительной дороговизной полетов, что, конечно, соответствовало действительности. Однако мне не верилось, что только это было причиной И сейчас я вдруг ясно понял: объекты, увиденные Олдрином, не могли остаться не заснятыми нашими автоматическими станциями. Не могли! Значит, снимки легли на стол Политбюро и заставили его членов крепко задуматься. Решили, что по собственной инициативе советским людям лучше на Луне не появляться. И, если предположить, что хозяева лунных сооружений нанесут ответный удар по той части Земли, откуда была послана ракета с экипажем, это окажется очень даже кстати — главный противник мирового прогресса и коммунизма будет сокрушен, бери его тогда хоть голыми руками. И всего-то и нужно — свернуть программу пилотируемых лунных полетов.

Я шел по лесу, следил за азимутом и только удивлялся своим мыслям. С Андреем говорить совсем не тянуло, но я понимал, что кое-чем из этих соображений с ним все равно придется поделиться. Я даже решил предложить ему взять с собой в экспедицию на Северо-Восток кого-нибудь еще, чтобы посмотреть, проявятся ли на тамошней плеши такие же воздействии на волю и интеллект, которые произошли здесь с нами.

X

Через пять часов мы вернулись к лагерю, так и не сделав ни единого выстрела. А обе пары геологов-геохимиков добыли по глухарю. Счастливые, они снимали друг друга с огромными птицами в руках, и мне было понятно их настроение, но немного жаль глухарей. После леса в движениях каждого сквозила усталость, подтверждая справедливость моего убеждения в том, что тайга возьмет свое с человека. И еще все знали, что единственный день отдыха подходит к концу. Что нам