когда погоня за новыми товарами превращается в религию и психоз, общество потребления становится генератором убожеств. Оно деградирует, а не развивается.

— Ну, — сказал я, дослушав Андрея, — если ты имеешь в виду необходимость подсказки другого рода для жителей загнивающего Запада, то для этого им не требуется контактов с инопланетянами. Достаточно познакомиться с мудростью древнего Востока. Ему известны не только истинные цели развития, но и практика их достижения.

— Известны-то они известны, — подтвердил Андрей, — да разве и там много таких, кто следует этой мудрости?

— Нет, конечно!

— А почему?

— Потому что все это очень трудно. А человек западной цивилизации употребляет свои мозги прежде всего на то, чтобы жить становилось все более необременительно и легко.

— Вот! — торжествующе возгласил Андрей. — В этом-то все и дело! Сейчас человек трудится с энтузиазмом только тогда, когда знает, что в результате ему станет легче и проще жить. И за это постоянно получает по носу или по лбу. И по заслугам. Я давно понял, что чем труднее далось предшествующее дело, тем труднее окажется следующее. Это только по мелочи удается экономить время и труд. В действительности же ухитряемся экономить ради другого — решения более сложной проблемы существования. И вся эта «экономия» пропадает без пользы для вечности. А о чем, кроме пользы для вечности, по большому счету, надо заботиться? Но надо твердо знать, что за устремлением в вечность стоят труды, труды и труды.

— А в чем они должны состоять? — спросил я, пораженный тем, как долго Андрей не раскрывался передо мной в главном. Получалось, что, высоко ценя ум Андрея, я его все-таки сильно недооценивал.

Андрей пожал плечами, потом ответил:

— Наверное, для каждого в чем-то своем, особенном. Недаром же нас создали в таком множестве. Не для того же, чтобы мы повторяли один другого. Кстати, скажу тебе, что я много размышлял о деятельности святых и чудесах, которые они творили именем Господа Бога.

— А ты веришь в это?

— Разумеется, верю. Чудеса они творили, это бесспорно. Но смотри — разве человечество задумывалось над тем, что за легкостью, с которой они совершали чудеса, на самом деле стоят неимоверно тяжкие труды? Чтобы стать небесными заступниками грешных, они не просто отказывали себе во всем, что составляет обычные человеческие удовольствия (а это, замечу, достаточно трудно, так как для большинства смысл жизни как раз и сводится к получению удовольствий), но и трудятся в молитве, в аскезе, в мыслях, а иногда в тяжких земных делах. Кто сооружал монастыри — крепости духа, хранилища книжной мудрости и защиту от нашествий? Кто сохранял и умножал культурные ценности в течение веков и тысячелетий? Кто заложил основы научного знания, притом попутно с верой? Кто исцелял тела и души, изгонял порчу? Они, святые. Если хочешь, святые всегда служили прямым упреком духовенству, в большинстве своем не способному трудиться до изнеможения на пути святости. Я думаю, многие из клириков ненавидели настоящих святых примерно той же глухой ненавистью, какой булгаковский пролетарский поэт Рюхин ненавидел Пушкина.

— Неплохо сказано, — усмехнулся я. — Михаил Афанасьевич был бы доволен. Мне кажется, что в мыслях он был бы рядом с тобой.

— Скорей я с ним, — возразил Андрей. — Тем более что ему веровать было легче и естественней.

— Из-за того, что вырос и получил воспитание еще до революции?

— Не только. Ведь его отец был видный богослов. Насколько же проще ему давались многие знания, нежели нам! Это же была настоящая домашняя Платоновская академия.

— Да, нам такое и не снилось, — согласился я.

— Ну, нам кое-что стоящее тоже в системе образования перепало — грех жаловаться. Но вот живой, трепетной духовной близости между учителем и учеником у нас, в отличие от антиков, конечно не было, а это важно, особенно при освоении гуманитарных наук.

— А ты жалеешь, что не учил в университете философию?

— Жалею, — серьезно ответил Андрей. — А ты разве нет?

— Как сказать? — пожал я плечами. — Жалости определенно не испытываю, но, скорей всего, от того, что философию нельзя «проходить». Однако ущербность своего незнания порой все-таки ощущаю. Тем более, что потихоньку философствую сам.

— Это как?

Я подумал, прежде чем ответить, и решил, что лучше представиться поскромнее.

— Сначала сам себе задавал вопросы, старался доискаться до ответов. И, вообрази, постепенно начал на них отвечать. В общем, очень постепенно погружался в эту сферу. От одной ошибки меня, между прочим, Энгельс уберег. В начале «Анти-Дюринга» я у него вычитал, что любой немецкий студиозус начинает в философии с не меньшего, чем с выдвижения собственной системосозидающей идеи. Дальше я «Анти-Дюринга» не читал, но это едкое замечание пошло впрок. Системосозидающей идеи я по первому философскому импульсу выдвигать не стал, дабы не зависнуть с ней, как корова на заборе.

— Но ты к ней все-таки пришел, к своей системосозидающей идее? — спросил Андрей. В его голосе я ощутил напряженное ожидание.

— Похоже, да.

— И в чем она?

— Позволь пока не отвечать. Это не потому, что боюсь тебе довериться. Просто у меня еще не проходит чувство, что я не со всех сторон, в меру, конечно, своих собственных знаний, обосновал ее. Не выявил достаточного числа закономерностей, чтобы они во взаимосвязи действительно выглядели системой не только для меня. Все-таки сильно боялся раньше времени впасть в преувеличенное представление о самом себе.

— А теперь оно у тебя есть — преувеличенное?

— Думаю, нет. Довольствуюсь благодарностью.

— К кому?

— К Создателю. За то, что Он дал мне кое-что познать и выйти на эту самую системосозидающую идею, которая принадлежит, разумеется, исключительно Ему и которую Он величайшей милостью дал мне осознать.

Андрей и не пытался скрыть своего удивления. Не ожидал он, значит, от воздушного извозчика с репутацией лихача философских склонностей. Да и то — как такое можно было предполагать? Впечатления завзятого мудреца я не мог производить. Теперь он, небось, начнет думать, как дальше строить отношения со мной — как прежде, то есть исходя из того, что он более развит и знающ, или по-новому? Эта мысль развеселила меня. Повернувшись к Андрею, я сказал:

— В наших представлениях, на мой взгляд, много общего, но по образованности я тебе не чета. Поэтому как был ты для меня начальником экспедиции и лидером, так и остаешься им.

— Значит, ты готов продолжить сотрудничество и участвовать в экспедиции на дальневосточную плешь?

— Готов. Несмотря на то, что после здешней плеши уже не ожидаю узнать нечто поразительное. Больше даже потому, что не хочу отпускать тебя в те края одного. Да и пользу экспедиции — в организационном смысле — я могу принести.

— Уже видели, убедились, — улыбнулся Андрей.

Внезапно я осознал, что Андрей был бы мне очень благодарен, если бы я помог ему поближе познакомиться с Инкой, хотя сам он ни за что не попросил бы меня